Августовская ночь была жаркой, однако Ханеле почувствовала холодок, что пробегал по коже. «Бурный ветер шел от севера, великое облако и клубящийся огонь, и сияние вокруг него, - пробормотала Ханеле.
Она подняла голову и увидела, что свод небес, там, в стороне Иерусалима, отливает мертвенным, голубоватым, мерзлым светом.
- Было подобие престола по виду как бы из камня сапфира, и видел я как бы пылающий металл, как бы вид огня внутри него вокруг...- прошептала Ханеле и положила руку на медальон - он был холодным, ледяным. Ханеле, вздрогнула: «Я знаю, ты меня ждешь».
Вода миквы заколыхалась. Служительница посмотрела на коротко стриженые, темные волосы женщины: «Кошер!». Малка услышала ее голос и почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. «Два месяца, - вздохнула она. «А потом еще три месяца я оттягивала, врала ему..., Только у него все под рукой, и акушерки тоже. И белье мое он сам осматривает. Господи, - взмолилась женщина, поднимаясь по скользким, узким каменным ступеням, - пожалуйста, я знаю, что это грех, но не надо, не надо…Я больше не вынесу, и так, в последний раз, чуть не умерла. Как я девочек сиротами оставлю?»
Служительница взглянула на ее сгорбленную, покрытую каплями воды спину. Малка взяла холщовое полотенце: «Пять месяцев он меня не трогал, пять месяцев без синяков, без ссадин…». Она посмотрела на свой криво сросшийся мизинец. Муж сломал его в прошлом году, на глазах у девочек, а потом, когда она плакала, когда дочки, цепляясь за ее подол, рыдали - ударил старшую дочь. Сара отлетела к стене. Малка, бросившись к ней, вытирая кровь из разбитой губы, прижимая к себе девочек, услышала наставительный голос мужа: «Кто жалеет розги, тот портит дитя свое».
В крохотной комнате, где на лавке лежало ее темное, бесформенное платье, в плетеной корзинке спали двойняшки. «Пять лет Саре, - глотая слезы, одеваясь, подумала Малка, - а он ее уже бьет. И Ривку бьет.…Девочки, бедные мои девочки…». Много раз, на кухне, ее рука тянулась к ножу. Разделывая курицу, она представляла себе, как ночью, в темноте, достает нож из-под своей кровати и вонзает в нависшее над ней лицо, как течет кровь по рыжей бороде.
Двойняшки заворочались. Малка, торопливо прикрывшись шалью, стала их кормить. Девочки были маленькие, хрупкие. Она, глядя на свою, едва видную грудь, почувствовала, как закружилась у нее голова. Они довольствовались объедками - тем, что оставалось после многолюдных праздничных трапез, когда за большим столом в гостиной усаживалось двадцать человек, и она, выбиваясь из сил, носила туда тяжелые, серебряные блюда с мясом. Потом, на кухне, они с девочками, молча, торопливо ели. Малка, дрожала, слыша, как там, за дверью, поют молитву. Она накладывала девочкам больше, глядя на их худенькие ручки, на испуганные, блестящие глаза.
Его хвалили там, в гостиной, - за праведность, за то, что кормит бедняков и платит за обучение детей. Он заседал в суде, издавал книги. Откинувшись в своем большом, удобном кресле, улыбаясь, рав Судаков говорил: «Каждый должен быть строг в соблюдении заповедей, и начинать надо со своей собственной семьи. Все наши беды, несчастья - все из-за того, что мы не следим за скромностью». Он поднимал белый, холеный палец: «Надо устраивать проверки, заходить к людям в дома. Надо увещевать грешников, тех, кто своим поведением ставит под опасность общину. И выгонять, - он качал головой, - безжалостно выгонять, тех, кто упорствует в своем грехе».
-Как папу, - горько думала Малка. Потом они опять пели, парадная дверь хлопала, они уходили в ешиву. Малка убирала со стола, замачивала грязные скатерти, носила воду из колодца, мыла посуду, укладывала девочек спать, и просила - тихо: «Господи, пожалуйста, дай мне отдохнуть сегодня. Хотя бы один день. Пусть он вернется поздно, после полуночи. Пусть он забудет обо мне».
Она не могла лечь спать - когда муж приходил из ешивы, все должно было быть уже убрано. Она приносила ему серебряный стакан с чаем. Опустив укрытую платком голову, Малка ждала, пока он, отставив его, не кивнет коротко в сторону лестницы, что вела в спальни.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ночью кто-то из девочек непременно просыпался, звал ее. Малка, наскоро одевшись, шла в их комнату, и укачивала плачущую дочь. Голова кружилась, хотелось спать. Она, шепча что-то ласковое, вдыхая сладкий, детский запах, и сама потихоньку успокаивалась. Старшие девочки не плакали. Они уже знали, что нельзя беспокоить отца, нельзя говорить с ним, пока он первый не заговорит.
Малка поменяла девочкам пеленки. Уложив их в корзинку, сунув ноги в грубые, растоптанные туфли, женщина вздохнула: «Он и не говорит с ними. Даже имена путает. Господи, Сара там за всеми присматривает. Четыре малышки у нее на руках, только бы не нашалили».
Девочки не шалили. Они были тихие, серьезные, в темных, глухих платьях, бледненькие. Малка знала - мужа хвалят за хорошее воспитание детей. Он запрещал им одним ходить по улице. Малка, поднявшись наверх, - миква была в подвале,- увидела его. Муж стоял, заложив руки за спину, высокий, в собольей шапке, рыжая борода светилась под бледными лучами луны. Серые глаза блестели холодом.
Он кивнул в сторону дома. Малка, неся корзину, пошла за ним. «Господи, - думала она, опустив голову, глядя на мирно спящих дочек, - я папу шесть лет не видела. Папу, Батшеву..., Как они там? Как Рахели?»
Она взглянула на широкую спину мужа и боязливо подумала: «Записку бы передать..., Если бы Элишева в микву ходила..., Но ведь он велел ее туда не пускать. Она, наверное, где-то в ручье окунается. А если через Исаака? Он ведь ровесник Саре, пять лет ему. Но ведь он и девочкам одним запрещает гулять…»
Муж, не оборачиваясь, открыл калитку их дома. Малка заторопилась следом. Она посмотрела на окна кухни и успокоено подумала: «Кажется, все в порядке».
Она услышала плач из распахнутой, парадной двери и умоляющий голос старшей дочери: «Папа, пожалуйста, не надо! Не бей Дину! Мы все вычистим, все уберем...»
Малка увидела, как белокурая Дина, - ей было полтора годика, - рыдая, прячется в углу передней. Девочки тоже плакали. На венецианской плитке в прихожей расплывалось пятно, пахло мочой. Сара, завидев мать, всхлипнула: «Мы не уследили, мы сейчас, сейчас...»
Муж занес руку над ребенком. Малка, сунув корзину с двойняшками старшей дочери, подхватила Дину и закрыла ее своим телом. Двойняшки проснулись и заплакали. «Пять месяцев он меня не трогал, - еще успела подумать Малка, а потом он ударил ее по спине, девочки побежали на кухню. Малка, глотая слезы, только и могла, что просить: «Пожалуйста, не надо..., Дитя еще маленькое, я все уберу, все...».
-Не уберешь к моему возвращению – коротко сказал муж, повернув ее к себе, хлестнув по щеке, - пожалеешь.
Дверь за ним захлопнулась. Дина цеплялась, всхлипывая, за ее платье, и Малка, укачивая ее, зашептала: «Не надо, не надо, милая..., Все хорошо, все хорошо...»
В спальне у девочек, сидя на кровати старшей дочери, рассказывая ей что-то из Торы, - младшие уже дремали, - Малка почувствовала слезы на своей руке. Сара прижалась к ней: «Папа сказал, если ты умрешь, мамочка, я буду ему, как жена. Мамочка, не умирай! - дочь неслышно разрыдалась. Малка, гладя ее по голове, целуя, внезапно похолодев, ответила: «Что ты, милая, не умру».
-Мне нельзя умирать, - обреченно думала она, развешивая во дворе выстиранную одежду. Небо играло странным, холодным, голубоватым светом. Малка, на мгновение, остановилась: «Господи, дай ты мне сил. Пожалуйста, ради девочек. Не сбежать, никуда не сбежать...- она посмотрела на высокую, в три человеческих роста, каменную ограду.
Калитка заскрипела и он велел: «Чаю мне подай». Малка только опустила голову и кивнула. В спальне, она лежала, подняв рубашку до пояса, раздвинув ноги, слушая скрип кровати. Она всегда закрывала глаза - с того, самого первого раза, с брачной ночи, когда она, почувствовав боль, вскрикнула. Подняв веки, Малка тогда затряслась. «Мне привиделось, - твердо сказала себе Малка. «Не бывает такого. Это все из-за страха, потому что я волновалась. Не бывает такого».
