Батшева закрыла глаза: «Я ничего не помню, но мама рассказывала, как там красиво, как они богато живут. Брат тети Эстер, папа Элишевы - он генерал. У нас такое невозможно, - она оглядела маленький садик и покраснела: «Внуки..., Я ничего не знаю, а у Элишевы спрашивать неудобно. Как это все будет..., - она совсем зарделась. Стукнула дверь и девушка услышала веселый, мальчишеский голос: «Приехали! Дедушка Аарон, они все приехали! У дяди Теодора такая сабля красивая!»
Исаак стоял на пороге, притоптывая ногой от нетерпения.
-Пошли, пошли, - велел он, - мама и бабушка уже на стол накрывают.
Батшева сложила шитье. Завидев Аарона, - уже без рабочего фартука, дочь ласково вынула из его полуседых волос стружку.
-Вот, милая, - сказал ей Аарон, - сейчас со всеми и познакомишься.
Они заперли дверь - на нее был приклеен грубо напечатанный лист бумаги с черными, жирными буквами, и повернули за угол, к дому Судаковых.
Лея сидела на теплых ступенях крыльца, держа на коленях маленькую Хану.
-Бабушка, - ласково сказала женщина. «Давай, говори - баба Лея».
-Баба…- пролепетала девочка. Потянувшись к коту, она улыбнулась: «Мяу!». Элишева, в светлом, летнем платье, с засученными до локтей рукавами, мыла посуду в медном тазу. Лея посмотрела на падчерицу - та устроилась рядом с Исааком, мальчик тихо читал ей что-то из Мишны.
-Беги, - отпустила его Ханеле. Подойдя к мачехе, она погладила дочку по черноволосой голове: «Задатки у Исаака отличные, мама Лея, ему серьезно учиться надо».
-Так сама знаешь, что отец твой...- пробурчала пожилая женщина. Оглядев Ханеле с ног до головы, она хмыкнула: «Как была худая, так и осталась».
-Знаю, - Ханеле устроилась рядом. «Вы не волнуйтесь, скоро это все закончится».
Лея покачала засыпающую девочку. Она шепотом велела падчерице, указав глазами на Элишеву: «Ты поговори с ней, поговори. Смотри, у нее рукава до локтя закатаны, и волосы видны».
-До локтя можно, - спокойно улыбнулась Ханеле. «А что волосы видны, так мужчин здесь нет, мама Лея».
-Никогда не видели стены дома моих волос, - проворчала Лея. Ханеле, забирая у нее дочку, блеснув зубами, рассмеялась: «Мы же во дворе, мама Лея. Невестка у вас замечательная».
Лея что-то пробормотала и громко велела: «Элишева, спать иди, устала же. Я все уберу, не волнуйся».
Женщина глубоко зевнула. Отряхнув воду с рук, она призналась: «И вправду, на ногах еле стою. Пойдем, - она забрала маленькую Хану и покачала ее, - поспим с тобой. Ты у нас такая сладенькая, - Элишева поцеловала мягкую щечку девочки, - как булочка! А у мамы твоей дела есть».
Лея проводила взглядом невестку. Опуская белье в таз, женщина сочно сказала: «Свою бы дочку завела, а то все с чужими детьми нянчится».
Ханеле только безмятежно глядела на жаркое, летнее небо.
-А что у тебя за дела? - поинтересовалась Лея, беря кусок грубого, серого мыла. Ханеле встала, развешивать белье: «Так. Разные дела, мама Лея. Юноша этот, господин Бергер, хороший, правда?»
-Достойный, - неохотно признала пожилая женщина. «Однако где это видано, чтобы евреи руками работали? Кто тогда учиться будет?»
-Вот наш Исаак и станет учиться, - Ханеле застыла с прищепками во рту. Повесив белье, она оглядела свое простое, темно-серое платье, и синий, туго завязанный платок: «Пора мне, мама Лея. Вы не волнуйтесь, - она подошла к мачехе и внезапно, обняв ее за плечи, поцеловала в щеку, - все будет хорошо».
-Все же я тебя неплохо воспитала, - вдруг сказала Лея,- женщина ты работящая, аккуратная, благочестивая. И готовишь отменно, и шить стала лучше, - она склонила голову, оценивая платье падчерицы. «Дитя у тебя ухоженное, здоровое..., А что развелась ты, - Лея вздохнула, - кому с тобой ужиться, таких мужчин и нет вовсе. Ты все учишься?»
-И всегда буду, - Ханеле вдохнула запах выпечки, что шел от мачехи, и вспомнила ее терпеливый голос: «Так и шей. Уже хорошо получается. И наперсток возьми, нечего пальцы колоть».
-А вы, мама Лея? - подняла голову маленькая Ханеле. «Как же вы без наперстка?»
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Женщина отмахнулась: «Я привыкла».
Ханеле взяла большую, в мыльной пене руку мачехи и прижалась к ней губами.
-Придумала тоже, - недовольно сказала Лея. «Иди уже, куда шла. Нехорошо, конечно, что ты одна по улицам гуляешь, незамужняя, да что с тобой делать?»
-Я к Стене, - обернулась Ханеле, уже открывая калитку.
-Сначала, - она спустилась вниз по каменным ступеням. «Все получится, не может не получиться. А если нет...- она, на мгновение, остановилась, - хотя бы Малка не будет страдать. Моше с Элишевой присмотрят за маленькой, а потом Наполеон ее заберет».
-А ведь меня не узнают, - озорно подумала женщина, увидев прижавшихся к Стене людей. Старухи, укутанные, несмотря на жаркий день, в шали, сидели на табуретах, раскачиваясь над молитвенниками. Ханеле нежными губами поцеловала теплый камень и посмотрела налево.
-Это там, - вспомнила она и застыла, положив ладони на Стену. Потом Ханеле отступила, поклонившись. Пятясь, дойдя до узкого прохода, что вел в Еврейский Квартал, она заторопилась к дому отца.
В крохотной мастерской уютно пахло свежим деревом. Аарон оценивающе посмотрел на юношу, что испуганно оглядывался по сторонам и улыбнулся: «Не бледней ты так, Шломо. Научишься, ничего сложного в этом нет».
Бергер посмотрел на полку, где стояли оловянные чернильницы, лежали заточенные перья и маленькие кусочки пергамента: «Господин Горовиц, а это правда, что вы писцом были?»
-Я он и есть, - Аарон снял с гвоздя свой старый фартук и отдал его юноше. «Ты сам читал - рав Судаков все мои свитки и мезузы не кошерными объявил». Он взял с верстака кусочек дерева и ласково погладил его: «Я, конечно, до сих пор пишу, каждый день. Руки у меня хорошие, - добавил Аарон, - я этим почти тридцать лет занимаюсь».
-Я бы хотел, - Бергер покраснел, - тоже бы хотел писать. Хотя это сложно, конечно, - вздохнул он. Аарон взял рубанок и хмыкнул:
-Поскольку в ешиву тебя все равно не возьмут, дорогой мой, раз ты со мной и Моше Судаковым разговариваешь, ты у нас тоже отступник, то можно и позаниматься, конечно. Давай, - Аарон кивнул на верстак, - подходи, не бойся.
Шломо осторожно взял рубанок и вспомнил веселый голос господина Судакова: «В этой самой комнате я когда-то и жил, так что устраивайся. Тут даже очаг есть». Юноша оглядел запущенную, подвальную комнату - в маленькое окошечко под потолком были видны ноги прохожих на Виа Долороза, и неуверенно сказал: «Тут же покрасить надо..., убрать».
-Вот и убирай, - пожал плечами Моше. «Колодец во дворе, а тряпки найдешь, рынок рядом».
-И готовить я не умею, - начал Бергер, но Теодор похлопал его по плечу: «Придется начинать, юный Шломо, если решил не на подачки жить, а сам деньги зарабатывать. Ладно, - повернулся они к племяннику, - пошли, покажешь свои дунамы. Посмотрим, как там участок распланировать надо. Пока я в городе, - Теодор почему-то поморщился, как от боли, - пока к соленому озеру не уехал, помогу тебе».
Рассохшаяся дверь заскрипела, и Шломо остался один. Он стоял, неуверенно опустив руки, оглядывая пыльные углы. Потом, разозлившись, юноша скинул сюртук: «Не может это быть сложнее, чем Талмуд? Не может. Вот и начинай».
Он одолжил, у соседей сверху деревянное ведро и тряпку. Только оказавшись в чистой, вымытой комнате, отчаянно зевая, - уже вечерело, - посмотрев на свои покрасневшие от холодной воды руки, Шломо понял: «В первый раз в жизни мыл пол, надо же».
Он помолился. Даже не почувствовав голода, Бергер мгновенно заснул, растянувшись на полу, положив голову на свой саквояж, накрывшись сюртуком.
-Хорошо, - одобрительно сказал Аарон, глядя на Бергера. «Руки у тебя ловкие, все получится. Тебе кровать надо сделать, - он стал загибать пальцы, - стол, табурет, полки для книг..., Работы много».
Бергер, проведя рукой по шершавой поверхности, кивнул: «Я справлюсь. А ваша дочка младшая, господин Горовиц, не замужем еще?».
