Астай роды, перешедшие на сторону молодого шаньюя после казни Басана, и продолжил: — Ничего, мы подождём. Выродок прольёт ещё немало крови. К весне люди поймут, что Модэ настоящий сумасшедший, и поднимутся против него. А мы окажемся наготове.
Данзан одобрительно похлопал брата по плечу и сказал:
— Мы выказали покорность щенку. Пусть он поверит в то, что мы устрашились и смирились. Сарнай тоже станет твердить мальчишке об этом. Мы же знаем сестру. Она вымолит у Модэ немного свободы для себя и сына.
— Сумасшедший выродок может убить Ушилу, — буркнул Астай.
Данзан скрипнул зубами, признавая правоту брата, ответил:
— У Модэ нет сыновей. Раньше он вроде бы неплохо относился к мальчику. Вдруг он захочет сохранить Ушилу жизнь до тех пор, пока сам не обзаведётся наследником.
— Выродок прикажет держать Ушилу под присмотром.
— Я оставлю здесь верных людей. При первой же возможности они выкрадут Ушилу и увезут его в наши земли.
Братья переглянулись, и Астай растянул губы в злой усмешке:
— Если Небо будет к нам милостиво, престол займёт наш племянник. И тогда пусть мерзавец Пуну молит богов о том, чтобы выжил хоть кто-то из его потомства.
Повысив голос, Астай рявкнул:
— Я возьму с Пуну и Модэ плату кровью за отца и Алтана, за мою Жаргал! Мы поможем новому шаньюю отомстить за несчастного Туманя.
— Милостью богов, так и случится, — кивнул Данзан. — А теперь ступай, отдохни.
Астай склонил голову, выказывая покорность главе рода, и ушёл. За ним и Данзан покинул большую юрту, постоял у входа, глядя в звёздное небо. Промелькнула мысль: «Тумань столько лет поклонялся луне и солнцу. Почему же светила не покарали его убийц прямо на месте преступления, не испепелили жаром, не поразили молнией? Или Небо опять предоставляет людям выполнять его волю по своему разумению?»
Данзан был бы благодарен за любой знак, показывающий, что боги поддержат его в борьбе с сумасшедшим убийцей, опозорившим род шаньюев. В своих владениях надо призвать к себе лучших шаманов и принести обильные жертвы духам и предкам.
Завтра он с Астаем и воинами повезут тела близких в земли рода Лань. Там князю Басану и его сыну устроят достойные похороны. Не уподобляться же выродку Модэ, приказавшему зарыть убитого отца, как жертву, без должных почестей, с малым количеством самой простой пищи, без рабов и наложниц. Сестра не смогла попрощаться с мужем и положить в его могилу свои срезанные в знак скорби косы.
Но отец и Алтан будут погребены со всеми почестями. Там, в землях рода Лань, их могилам не грозит осквернение, а то от подлецов Сюйбу можно ожидать всего. Хорошо, что мать упокоилась несколько лет назад и не станет горевать, как другие жёны и наложницы Басана.
Две молодые рабыни лягут в землю рядом с Басаном, одна — с Алтаном. Данзан уже отправил гонца в свои владения, и оставшийся там третий брат проследит за тем, чтобы для умерших выкопали могилы и припасли всё необходимое для поминального пиршества.
Когда земля укроет тела близких, настанет время готовить воинов для будущих битв за престол и разносить по кочевьям вести о том, что Модэ сошёл с ума и проклят Небом.
Если даже Модэ избавится от маленького Ушилу, он всё равно не сможет долго наслаждаться украденной властью. В роду шаньюев Си Люаньди есть и дальние родственники покойного Туманя. Его двоюродный племянник совсем мальчишка, но за него можно выдать дочь Алтынай. Говорят, что возможный зять слаб здоровьем и не слишком крепок умом, но это и хорошо: он станет слушаться тестя. Занятый такими мыслями Данзан прошёл в своё жилище.
Один из стоявших у входа стражников женился на женщине из рода Ливу, а сестра его супруги была замужем за Октаем из Сюйбу. Этот предприимчивый и алчный стражник слышал слова Астая про месть за Туманя, про «нового шаньюя» и понимал, кто может дорого заплатить за эти сведения.
Глава 9. Яньчжи
Казалось, что пролитая в этот день кровь выплеснулась на закатное небо. Когда длинный утомительный день закончился, а солнце зашло, Модэ впервые выполнил ритуал поклонения луне. У себя в юрте он поужинал, не замечая вкуса пищи, и вышел, встав у входа.
Ставку шаньюя по-прежнему усиленно охраняли. Тишину то и дело нарушали голоса стражников, лай собак, пахло дымом костров.
В прежнем становище Модэ псов было меньше. Неужели лиса не сможет к нему прийти из-за собак? Это опасно. Модэ страстно желал увидеть Шенне, но пусть она не рискует собой и не приходит этой ночью.
Молодой шаньюй остался у себя в юрте. Идти к Чечек не хотелось: неловко будет смотреть в чистые глаза жены и, быть может, увидеть в них презрение к отцеубийце.
Модэ отдавал себе отчёт в том, что совершил. Да, смерть отца стала искупительной жертвой Великому Небу за будущую удачу в войне. Можно сказать, что Небо избрало Модэ покарать слабого духом, недостойного правителя и принять у него власть, но Тумань был его отцом.
Прежде Модэ ожесточал себя, растравляя саднящие воспоминания: обиды и смерть матери, плен у юэчжей, пренебрежение и потворство Туманя врагам сына.
Теперь, когда всё кончилось, Модэ вспоминал редкие моменты из своего раннего детства, как отец брал его на руки и подкидывал вверх. Тот смеющийся мальчуган взлетал к дымнику юрты, зная, что сильные отцовские руки подхватят, не дадут упасть.
«Хорошо, что люди не могут предвидеть будущее», — с горечью подумал Модэ. Отец свернул бы ему шею ещё в колыбели, если бы знал, что всё кончится вот так — свистом стрел и неприметной могилой у соснового леса. А ещё хорошо, что у него самого дочь, а не сын. Милую черноглазую малышку можно качать на коленях, не страшась будущего, ведь дочь не станет претендовать на власть отца.
Сыновья у него обязательно родятся. Он станет любить их и постарается воспитать преданными помощниками, не обижать, не пренебрегать ими.
Дав себе такую клятву, Модэ подумал о младшем брате. Увы, пока тот жив, враги могут надеяться устранить Модэ и возвести на престол малолетнего послушного Ушилу.
Придётся вновь запачкать руки и пожертвовать младшим братишкой ради себя и будущих сыновей.
Из-за дверного полога раздался голос. Модэ позволил войти стражнику, сообщившему, что к шаньюю рвётся какая-то рабыня, якобы с новостями о яньчжи Сарнай.
— Пропусти, — велел Модэ.
В юрту ввели худую девчонку лет тринадцати-четырнадцати. Она упала на колени, а когда подняла голову, Модэ пробрала дрожь возбуждения — с грязного лица девчонки на
