Сераковский сидел в штатском, хорошем пальто. Непокрытая, темноволосая голова, заметил Волк, уже была побита сединой.
Макс взял латинский молитвенник и устроился сзади. Месса началась, священник опустился на колени перед алтарем. Пароль и отзыв Волк знал. Он прошептал: «Judica me Deus, et discerne causam meam».
Сераковский вздрогнул: «Е gente non sancta». Офицер искоса посмотрел на Волка. Юноша кивнул: «Привет вам, пан Сигизмунд, из Италии». Волк ощутил пожатие руки капитана и закрыл глаза. Органист начал играть Баха. Макс не молился, конечно. Он думал о том времени, когда вместо церквей появятся дворцы коммунизма, огромные, уходящие сталью и стеклом в небеса, такие, как описывал мистер Констан в «Путешествии журналиста в новый век».
-Прадедушка хотел ввести Культ Высшего Существа, - усмехнулся Макс, - это все полумеры. При коммунизме не будет религии, ни в каком виде. Ее место займет наука. Лаборатория, мастерская, завод станут храмами. Конечно, полякам, - он покосился на Сераковского, - я этого говорить не буду. Католические священники поддерживают восстание. Они разжигают польский национализм, стремление к независимости..., Надо этим пользоваться.
Он вспоминал Бет:
-Цветные тоже цепляются за свою идентичность. Надо избавляться, от предрассудков, мешающих нам построить новое общество. Навещу ее, когда в Америке окажусь, - решил Макс. Он увидел ее, маленькую, ладную, с пышными, черными волосами, с губами цвета вишни, и сердито сказал себе: «Хватит, еще с начала, осени терпишь. Надо найти кого-нибудь».
Сераковский жил в хорошей квартирена Вознесенском проспекте. Они дошли туда пешком. Распогодилось, в белесом, прозрачном северном небе даже поднялось слабое, маленькое солнце. По дороге Макс быстро рассказал Сераковскому о своих польских добровольцах. В гостиной, Макс, сняв свою куртку, подпорол подкладку. Он передал капитану рекомендательное письмо Гарибальди.
-Сейчас жена придет, - пообещал Сераковский, - сделает нам чаю. Она в польских классах преподает,- капитан махнул рукой, - родители устроили, при костеле. Даже у нас, в Польше, - поляк, закурив, передал Максу папиросы, - хотят запретить детям учить родной язык. Но как, же вы, пан Макс, без документов до Варшавы доберетесь? - озабоченно спросил военный: «В декабре открывается железная дорога, наконец-то. Но вам не продадут билет без паспорта».
-Паспорт у меня будет, - уверил его Волк, - и очень скоро. Французский документ, с российской визой, не вызывающий никаких подозрений.
Макс чиркнул спичкой и обвел взглядом старый, уютный диван, портреты Костюшко и Домбровского на стенах, книги, Мицкевича, Библию на польском языке, эмигрантские брошюры: «Пан Сигизмунд, покажите мне, что сделано и что предстоит сделать. Вы уверены, - Макс посмотрел в карие глаза, - что среди ваших товарищей нет провокаторов?»
Сераковский задумался: «Они все поляки..., Украинцы тоже есть, но униаты..., Пан Макс, предателей нет».
-Все равно, - Волк, смотрел, как Сераковский открывает тайник в полу, - надо собрать ваш кружок. Я хочу сам на них взглянуть. Я в таком разбираюсь.
Сераковский застыл, на коленях, с ножом в руках. Офицер, наконец, сказал:
-Это опасно, пан Макс. Не надо, чтобы вас кто-нибудь видел. Может быть, действительно, есть ненадежные люди...
-Они и не увидят, - удивился Волк: «Я имею в виду, увидят, но никому ничего не расскажут, пан Сигизмунд. За это я отвечаю».
-Он еще совсем молод, - Сераковский достал шкатулку с бумагами, - юноша. А глаза все равно ледяные. Не позавидуешь его врагам.
Они сидели за круглым столом. Макс пробормотал: «Тридцать тысяч рублей на прессу и дипломатию, пятнадцать тысяч на подпольную военную школу, остальные деньги на закупку оружия. Сколько сейчас там, - он указал на запад, - карабинов?»
-Четыре тысячи и к Рождеству еще привезут, - ответил капитан: «Еще много револьверов, бомб, холодного оружия..., В феврале мы предполагаем, начать, если до этого русские не предпримут каких-то радикальных мер. Мы хотели организовать еще несколько покушений...»
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
-Расскажите-ка мне о них, - потребовал Волк: «Об актах террора. Я ими в Америке занимался, в отрядах покойного мученика, мистера Джона Брауна. Опыт у меня есть».
Волк, внимательно, слушал, а потом заметил:
-Потебня, значит, скрывается. Я его найду. Ярослав Домбровский в Варшавской цитадели. Надо попробовать его освободить, я этим займусь. Вы мне дадите письмо к вашему Центральному Комитету. Я постараюсь попасть на первый поезд до Варшавы. А этот, Ярошинский, - Волк поскреб гладкий подбородок, - он старался каждый день ходить в баню, там же посещал и цирюльника, - это тоже ваших рук дело, пан Сигизмунд?»
-Это был одиночка..., - вздохнул капитан: «Мы не предполагали, что кто-то поднимет руку на великого князя. Беднягу повесили».
-Бедняге пистолет в руку вложило ваше Третье Отделение, - сочно заметил Волк, беря еще одну папиросу, - это был подставной человек. Я в таких вещах разбираюсь. И в провокаторах тоже. Готовьте званый вечер.
Дверь стукнула. Поляк шепнул: «Моя жена обо всем знает, не надо прятать бумаги. Она сестра пана Далевского. Титус руководит комитетом восстания в Литве».
Волк поднялся: «Пани Сераковская, рад встрече».
Она была совсем юной и Волк подумал:
-Едва за двадцать. Моложе этого Сераковского лет на десять, а то и больше. Отлично. Она хорошенькая, - юноша склонился над маленькой рукой. У пани Сераковской были веселые, серые глаза и белокурые, уложенные в скромную прическу волосы.
-Это пан Макс, дорогая, - сказал капитан, - он приехал из Италии. Мы только две недели, как обвенчались, - добавил Сераковский. Его жена нежно покраснела.
Ее звали пани Аполлония, и ей едва исполнился двадцать один год. Девушка сразу захлопотала, сделала чай. Волк, увидев гитару, рассмеялся:
-Меня в Италии ваши ребята, поляки научили «Маршу Домбровского». Позвольте, пани Аполлония?
Пани все краснела. Волк, незаметно, улыбнулся: «Здесь все будет просто». Он провел пальцами по струнам и запел, низким, красивым голосом:
- Jeszcze Polska nie zginęła....
Они подхватили, вслед за Максом: «Марш, марш, Домбровский, с земли итальянской в Польшу!». Пани Аполлония, восторженно, сказала: «Вы тоже, пан Макс, как пан Ян Домбровский, приехали из Италии, чтобы освободить наш народ. Спасибо, спасибо вам!»
-Это мой долг, - ласково посмотрел на нее Макс, - сражаться с неравенством и угнетением, где бы я ни был. И так будет всегда, пани Аполлония, до самой смерти моей.
Девушка вытерла красивые, большие глаза и тихо попросила: «Спойте еще, пожалуйста».
В гостиной было жарко натоплено. На стене, на персидском ковре висел короткий, морской кортик. На золоченом эфесе виднелись наяды и кентавры. Два мальчика лет пяти, один с каштановыми волосами, а второй рыжий, тихо приоткрыли дубовую дверь. «Папа не разрешал брать, - сказал один из них свистящим шепотом, - он рассердится, Коля».
-Папа никогда на нас не сердится, - отмахнулся старший брат: «Мы его в детскую носить не будем, здесь посмотрим. Только стул надо взять».
Саша прислушался. Из кухни доносился звон тарелок, пахло едой. «После обеда пойдем в Летний Сад, - вспомнил мальчик, - жаль только, что папа на два дня уехал, в Царское Село. Его величеству докладывать. Скучаю, - он увидел, как Коля берет стул и улыбнулся: «Давай вместе».
Они знали, что этот кортик оставил на льду Невы враг России и его императорского величества, иностранный шпион.
-Ты его застрелил, папа? - восторженно спрашивали мальчики: «Прямо в сердце?»
-Не я, - усмехался отец, держа их на коленях: «Там много людей было, полицейские, жандармы..., А вы у меня кем будете?»
Коля всегда говорил, что хочет стать жандармом. Ему нравилась красивая форма, нравилось сидеть рядом с отцом в его кабинете, где был установлен телеграфный аппарат. Мальчик восхищенно смотрел на тире и точки, на шифровальную таблицу, которой пользовался отец. Он тоже хотел выполнять таинственные, секретные поручения Его Величества, ездить в Москву, Варшаву, Гельсингфорс, за границу и стрелять из маленького, элегантного револьвера. Такой был у отца. Федор брал сыновей в тир, и в три года выдал им каждому по духовому ружью.
