с болельщиками. Мне и моим товарищам по тройке частенько приходилось беседовать с любителями спорта, особенно во время отпусков. На заводах и фабриках, в институтах и на стройках, в колхозах и воинских частях, как, впрочем, и в письмах, задают очень много разных вопросов. Чаще всего среди них фигурируют такие: «Как стал хоккеистом?», «Страшно ли было играть с профессионалами?» и... «Кто куда переходит?». Интересуются, конечно, подробностями и деталями, о которых в газетах не пишут. Однажды в письме меня просили помочь... достать клюшку, коньки и шлем, даже необходимый размер указали. Но это я отношу на счет уже ставшей традиционной острой нехватки хоккейного инвентаря.
Думаю, что на многие вопросы я даю ответ этими заметками. Часто меня спрашивают еще и вот о чем: есть ли у меня самая памятная шайба, заброшенная в ворота соперников, и самый памятный матч? Конечно же есть, как и у любого другого хоккеиста. Всегда буду помнить и свой первый гол в чемпионатах страны, и первый матч, первый поединок в мировом первенстве, и шайбу, открывшую счет моим голам в сборной СССР; первую встречу с профессионалами и гол, забитый в ворота Драйдена. Словом, есть что вспомнить. Но, пожалуй, только одна забитая шайба и только один сыгранный матч врезались в память больше других.
Особой привычки считать лично мной заброшенные шайбы я никогда не имел. У нас в тройке это не было принято. Ведь играешь не ты один, а вся команда. И какая разница, кто забил — ты или твой партнер. Главное — забросить шайбу. И могу с чистой совестью сказать, что ни я, ни Володя Петров, ни Валера Харламов не гнались за рекордным количеством заброшенных шайб. Мы всегда действовали по принципу: если у кого-то из партнеров лучшая позиция, шайбу тут же следует отдать ему. Конечно, в конце сезона приятно заглянуть в газеты и узнать, сколько раз ты и твои партнеры поразили ворота соперников. Но вот суммировать все шайбы мне и в голову не приходило.
И вдруг перед началом чемпионата страны 1979 — 1980 годов в газетах появились заметки, в которых сообщалось, что на моем счету в первенствах страны оказалось 396 забитых шайб и до заветной черты — 400 — осталось рукой подать. И мне буквально житья не стало. Где ни появлюсь, везде один и тот же вопрос: «Борис, когда забьешь юбилейную?» Особенно это стало волновать почему-то журналистов и фотокорреспондентов. Они косяками стали ходить на матчи ЦСКА, и в их глазах можно было прочесть все тот же немой вопрос. И я поддался этому ажиотажу, начал усиленно штурмовать этот неожиданно появившийся рубеж.
В первом же матче нового чемпионата мне удалось забить одну шайбу в ворота «Крыльев Советов», причем решающую. Мы победили — 3:2. А потом словно кто-то заколдовал этот маленький черный каучуковый диск. Ну никак он не хотел меня слушаться, не шел в ворота, да и все. Играем с «Ижсталью», выигрываем 7:3, но я не забиваю. С «Химиком» — 4:2, то же самое. С горьковским «Торпедо» — 8:1, опять мимо. Наконец во время игры в Ленинграде с местным СКА, которую мы выигрываем 12:3, мне удается забить две шайбы. «Есть 399!» — запестрело в газетах. А у меня, как нарочно, опять все застопорилось.
Уже значительно позже, примерно через год, прочитал я книгу знаменитого Пеле «Моя жизнь и эта прекрасная игра», где он описывает свои мучения по поводу тысячного гола. Как мяч упорно не слушался его, как из самых верных положений он то попадал в штангу, то промахивался, как постепенно его стал охватывать страх, что он никогда не забьет этот несчастный тысячный гол, что просто разучился забивать. И какие муки он испытывал, когда товарищи доверили ему пробить пенальти, как ударил почти с закрытыми глазами и... наконец-то забил. Повторяю, прочитал я эти строчки почти через год после описываемых мной событий, но испытывал я тогда те же чувства, что и знаменитый футболист.
Даже моим партнерам надоело смотреть, как я мучаюсь. Они уже стали отдавать мне шайбу прямо против пустых ворот. А я позорно, как новичок, мазал. Харламов не выдержал, в сердцах сказал мне: «Да забьешь ты ее, наконец, или нет?» В ответ я только пожимал плечами, не зная, что ответить. Играем с московским «Динамо» — 7:4 в нашу пользу. Петров забивает, а я нет. Играем в Москве с «Соколом»— 6:2. Харламов забивает две шайбы, причем одну с моей подачи, а я нет.
И вот, наконец, 11 октября 1979 года встречаемся мы в Риге с местным «Динамо». И на седьмой минуте Володя Петров дает мне такой пас, ну просто конфетка. А у меня мандраж. Ткнул я шайбу, и она очутилась в воротах. Словно гора с плеч свалилась!
И всякое «колдовство» тут же с меня слетело. Забытыми оказались все страхи, я опять стал самим собой. И словно в подтверждение этого забил рижанам еще один гол.
А потом все вернулось в свою колею. Голы стали даваться, как всегда, буднично и обычно. Позади остался еще один рубеж — рекорд Старшинова в чемпионатах—404 шайбы. За сезон я забросил свою привычную норму голов. И перед уходом из хоккея довел их общее количество до 427.
Меня часто спрашивают, а сколько всего заброшенных шайб на моем счету? Долгое время дать какой-либо ответ я не мог, поскольку, как уже говорил, голов своих не считал. Но вот однажды за такие подсчеты взялся хоккейный обозреватель ТАСС Владимир Дворцов. Ему пришлось поднять протоколы всех игр с моим участием в саратовской «Энергии», московском «Локомотиве», в ЦСКА, в сборных Москвы и СССР (первой и второй), в самых различных турнирах— первенстве страны и розыгрыше Кубка СССР, различных всесоюзных и международных состязаниях, чемпионатах мира, Олимпийских играх, встречах с профессионалами, розыгрыше Кубка европейских чемпионов и Спартакиад дружественных армий, товарищеских матчах с зарубежными командами. И конечная цифра у него приблизилась к 950. Правда, как он говорил, осталось еще несколько «белых» пятен. Так что, возможно, голов и больше.
Но дело не в этом. И разговор о забитых мной шайбах я начал не ради самолюбования, дескать, смотрите, какой я удалой. А по другой причине. Меня удивляет то восхищение, которое порой высказывают болельщики в адрес Г. Хоу, Б. Халла, Ф. Эспозито по поводу того, что они забили более тысячи голов. При этом говорят: вот, мол, в Канаде умеют забивать голы, а у нас нет. Слов нет, и Хоу, и Халл, и
