Мирабо слушал эти крики, приказывал отворить окна, чтобы до него долетал шум, вознаграждавший его за перенесенные страдания.
После этого он шептал:
— О славный народ! Оклеветанный, оскорбленный, презираемый, как и я! Так и должно быть: они меня забудут, зато ты воздашь мне должное!
Наступила ночь. Жильбер не пожелал оставить больного; он приказал подвинуть к кровати кресло и вытянулся в нем.
Мирабо не возражал: с тех пор как он уверился в неизбежности своей смерти, он словно перестал бояться своего доктора.
С наступлением рассвета он приказал распахнуть окна.
— Дорогой мой доктор, — обратился он к Жильберу, — я умру сегодня. Когда человек доходит до такого состояния, в каком очутился я, ему остается умастить себя благовониями и надеть венок из цветов, чтобы по возможности приятнее вступить в сон, от которого не пробуждаются… Позволено ли мне делать все, что только заблагорассудится?
Жильбер кивнул в знак того, что Мирабо волен в своих желаниях.
Тот позвал обоих лакеев.
— Жан, купите для меня самые красивые цветы, какие вам удастся раздобыть; тем временем Тейш займется моим туалетом и постарается придать мне достойный вид.
Жан вопросительно взглянул на Жильбера, и тот кивком подтвердил приказание больного.
Жан вышел.
Тейш был накануне очень болен. Тем не менее он стал брить и завивать хозяина.
— Я слышал, ты был вчера болен, бедняга Тейш! — заметил Мирабо. — Как ты себя чувствуешь сегодня?
— Очень хорошо, дорогой хозяин, — отвечал верный слуга, — я желал бы, чтобы вы были на моем месте.
— Зато я, как бы мало ты ни дорожил жизнью, не желал бы тебе оказаться на моем, — со смехом отвечал Мирабо.
В это мгновение раздался пушечный выстрел. Где стреляли? Это навсегда останется тайной.
Мирабо вздрогнул.
— О! Похороны Ахилла уже начались? — привскочив на постели, вскричал он.
Едва Жан вышел из особняка, как к нему бросились все собравшиеся, чтобы узнать о здоровье его знаменитого хозяина. Когда он сообщил, что идет за цветами, несколько человек бросились в разные стороны с криками: «Цветы для господина де Мирабо!»; распахивались все двери, каждый предлагал все, что у него было в доме или в оранжереях; менее чем через четверть часа особняк был завален редчайшими цветами.
В девять часов утра комната Мирабо превратилась в настоящий цветник.
В это время Тейш как раз заканчивал его туалет.
— Дорогой доктор, — молвил Мирабо, — я бы хотел попросить у вас четверть часа, чтобы проститься с особой, которая должна покинуть особняк раньше меня. Если кому-нибудь придет в голову оскорбить эту особу, я прошу вас за нее вступиться.
Жильбер понял:
— Хорошо! Я готов вас оставить.
— Да, но подождите в соседней комнате. Как только эта особа выйдет, вы будете при мне безотлучно до самой моей смерти, не правда ли?
Жильбер кивнул.
— Дайте слово! — попросил Мирабо.
Жильбер, запинаясь, дал клятву. Мужественный доктор чрезвычайно удивился, ощутив у себя на глазах слезы, ибо доселе считал себя философом и полагал, что давно утратил чувствительность.
Он сделал шаг к двери.
Мирабо его остановил.
— Прежде чем выйти, — распорядился он, — отоприте мой секретер, возьмите оттуда небольшую шкатулку и дайте ее мне.
Жильбер поспешил исполнить желание графа.
Шкатулка оказалась тяжелой. Жильбер решил, что она полна золота.
Мирабо жестом приказал поставить ее на ночной столик и протянул руку.
— Будьте добры, пришлите ко мне Жана, — попросил он. — Жана, слышите? Не Тейша! Мне трудно кричать или звонить.
Жильбер вышел. Жан ожидал в соседней комнате, и не успела дверь захлопнуться за доктором, как он вошел в комнату графа.
Жильбер услышал, как дверь заперли на засов.
Следующие полчаса он отвечал на вопросы наводнивших дом людей.
Ответы его были неутешительны; он не стал скрывать, что Мирабо вряд ли доживет до вечера.
Перед входом в особняк остановилась карета.
На мгновение доктору почудилось, что это королевский экипаж, который пропустили из почтительности вопреки запрету, распространявшемуся на все другие кареты.
Он подбежал к окну. Для умиравшего было бы приятным утешением узнать, что его здоровьем интересуется королева!
Оказалось, что это обыкновенная наемная карета, за которой посылали Жана.
Доктор догадался, для кого она предназначалась.
И действительно, спустя несколько минут вышел Жан, сопровождая женщину, закутанную в длинную мантилью.
Дама села в карету.
Толпа почтительно расступилась перед экипажем, нимало не заботясь тем, кто эта женщина.
Жан возвратился в дом.
Спустя минуту дверь в комнату Мирабо вновь отворилась и оттуда донесся слабый голос больного: он просил доктора войти к нему.
Жильбер бросился на зов.
— Поставьте шкатулку на место, дорогой доктор, — промолвил Мирабо.
Жильбер был удивлен тем, что шкатулка оказалась столь же тяжелой, как и прежде.
— Да, это любопытно, не так ли? — заметил Мирабо. — И где только, черт побери, порой скрывается бескорыстие?!
Подойдя к кровати, Жильбер поднял с полу расшитый кружевной платок.
Он был мокрым от слез.
— Она не только ничего не взяла, но кое-что оставила, — пробормотал доктор.
Мирабо взял платок и, ощутив влагу, прижал его ко лбу.
— Только у нее нет сердца!.. — заключил он.
С закрытыми глазами он откинулся на подушки; можно было подумать, что он в обмороке или уже умер, если бы не рвавшиеся у него из груди глухие хрипы, свидетельствовавшие о близкой кончине.
XV
БЕЖАТЬ! БЕЖАТЬ! БЕЖАТЬ!
В самом деле, с этой минуты несколько еще прожитых Мирабо часов были всего-навсего агонией.
Жильбер сдержал данное обещание: он до последней минуты оставался у постели умирающего.
Впрочем, как ни тяжело смотреть на последнюю схватку между материей и духом, для врача и философа это зрелище всегда весьма поучительно.
Чем величественнее гений, тем любопытнее наблюдать за тем, как он ведет борьбу со смертью, которая должна в конце концов усмирить его.
Однако последние минуты жизни этого великого человека внушили доктору еще одну мрачную мысль.
Почему умирал Мирабо, человек могучего темперамента и геркулесова телосложения?
Не потому ли, что он протянул руку помощи гибнущей монархии? Не оттого ли, что на его руку оперлась на мгновение женщина, что приносила с собой несчастья и звалась Марией Антуанеттой?
Не предсказывал ли Калиостро, говоря о Мирабо, нечто похожее на такую смерть? И не явились ли для него, Жильбера, эти два встреченных им странных существа, одно из которых губило репутацию великого оратора Франции, ставшего поддержкой монархии, другое убивало его здоровье, — доказательством того, что всякое препятствие должно, подобно Бастилии, рухнуть перед Калиостро, вернее, перед олицетворяемой им идеей?
