— Вы давно не ели? — поинтересовался Жильбер.
— С двух часов пополудни.
— В таком случае вам пора принять ванну, дорогой граф.
— В самом деле, прекрасная мысль, доктор! Жан, приготовь ванну.
— Здесь, господин граф?
— Нет, нет, рядом, в туалетной комнате.
Десять минут спустя Мирабо уже принимал ванну, а Тейш, по обыкновению, пошел проводить Жильбера.
Мирабо приподнялся в ванне, провожая доктора глазами; когда тот исчез из виду, граф прислушался к удалявшимся шагам; он лежал неподвижно до тех пор, пока не услышал, как отворилась и затворилась входная дверь.
Тогда Мирабо нетерпеливо позвонил.
— Жан, — обратился он к лакею, — прикажите накрыть стол в моей комнате и ступайте к Олива́; спросите ее от моего имени, не доставит ли она мне удовольствие поужинать со мной.
Когда лакей направился к двери исполнять приказания, он крикнул ему вслед:
— И чтобы были цветы, побольше цветов! Я обожаю цветы.
В четыре часа утра доктора Жильбера разбудил громкий звонок в дверь.
— Ах, я просто уверен, что господину де Мирабо стало хуже! — вскочив с постели, вскричал он.
Доктор не ошибся. После того как Мирабо приказал подать ужин и принести цветы, он отослал Жана и отправил Тейша спать.
Он запер все двери, за исключением той, что выходила в покои незнакомки, которую старый камердинер называл злым гением графа.
Однако слуги не стали ложиться; правда, Жан, хотя и был моложе, задремал в кресле, стоявшем в передней.
А Тейш не смыкал глаз.
Без четверти четыре яростно загремел колокольчик.
Оба лакея бросились к спальне Мирабо.
Двери были заперты.
Тогда они решили пройти через покои незнакомки и таким путем проникли в спальню графа.
Мирабо лежал на спине почти без чувств, сжимая женщину в объятиях, несомненно, чтобы помешать ей позвать на помощь, а она, перепугавшись, звонила в колокольчик, стоящий на столе, не имея возможности дотянуться до шнурка большого колокольчика у камина.
При виде слуг она стала кричать, призывая их спасти не столько Мирабо, сколько ее: граф едва не задушил ее в конвульсиях.
Казалось, что переодетая смерть хочет утащить ее в могилу.
Слуги общими усилиями разжали руки умирающего; Мирабо откинулся на кресло, а Олива́ в слезах возвратилась к себе.
Тогда Жан побежал за доктором Жильбером, а Тейш тем временем попытался оказать хозяину первую помощь.
Жильбер не стал терять время, ожидая, пока слуги заложат карету или найдут наемный экипаж. От улицы Сент-Оноре до Шоссе-д’Антен было недалеко; он побежал вслед за Жаном и десять минут спустя уже был в особняке Мирабо.
Тейш ждал его внизу в передней.
— Ну, друг мой, что опять произошло? — спросил Жильбер.
— Ах, сударь, — отвечал старый слуга, — эта женщина, снова эта женщина, и потом эти проклятые цветы; вы увидите, вы сами сейчас увидите!
В эту минуту послышались рыдания. Жильбер поспешил наверх; когда он был уже на верхней ступеньке, дверь, расположенная по соседству с комнатой Мирабо, отворилась, на пороге неожиданно появилась женщина в белом пеньюаре и упала доктору в ноги.
— Жильбер! Жильбер! — простонала она, цепляясь обеими руками за него. — Небом заклинаю, спасите его!
— Николь! — вскричал Жильбер. — Николь! О несчастная, так это были вы!
— Спасите его! Спасите его! — кричала Николь.
Жильбера поразила страшная догадка.
— Итак, Босир распространяет против него памфлеты, а Николь — его любовница! Теперь его не спасти, здесь замешан Калиостро!
Он устремился в комнату Мирабо, понимая, что нельзя терять ни минуты.
XIV
ДА ЗДРАВСТВУЕТ МИРАБО!
Мирабо лежал в кровати: он пришел в себя. Остатки ужина, тарелки, цветы еще были на столе, являясь свидетелями столь же неумолимыми, как остатки яда в бокале рядом с постелью самоубийцы.
Жильбер торопливо подошел к графу и, взглянув на него, облегченно вздохнул.
— Все еще не так плохо, как я думал, — заметил он.
Мирабо усмехнулся.
— Вы полагаете, доктор? — спросил он.
Он покачал головой, как человек, уверенный в том, что знает о своем состоянии, по крайней мере, не меньше доктора, который иногда сознательно обманывает себя, чтобы легче было обмануть других.
На этот раз Жильбер не ограничился внешним осмотром. Он пощупал пульс — пульс был учащенный; он посмотрел язык — Мирабо еле ворочал языком и чувствовал горечь по рту; он спросил, не испытывает ли граф головной боли — голова была тяжелой и болела.
В нижних конечностях начал ощущаться холод.
Внезапно у больного возобновились спазмы, какие он испытал двумя днями раньше; у него сводило то лопатки, то ключицы, то диафрагму. Пульс, до этого, как мы сказали, учащенный, стал неровным, прерывистым.
Жильбер предписал отвлекающие средства: однажды они уже привели к улучшению.
К сожалению, то ли у больного не было сил вынести действие болезненного лекарства, то ли он не хотел выздоравливать, но, четверть часа спустя он стал жаловаться на невыносимую боль во всех местах, где стояли горчичники, и их пришлось снять.
Как только это было сделано, наметившееся было улучшение приостановилось.
В наши намерения не входит следить во всех подробностях за течением ужасной болезни; скажем только, что в то же утро по городу поползли тревожные слухи, на этот раз имевшие под собой более серьезные основания.
Поговаривали, что произошел рецидив, угрожавший жизни больного.
Только тогда стало возможным судить о том, какое огромное место может занимать в обществе человек. Весь Париж был взволнован, как в дни, когда всеобщее бедствие угрожает и отдельным гражданам, и всему населению. Как и накануне, простые парижане перегородили улицу и весь день охраняли ее, чтобы стук колес не долетал до слуха больного. Столпившиеся под окнами люди каждый час справлялись о состоянии здоровья Мирабо; им выдавались бюллетени, передававшиеся из рук в руки и мгновенно облетавшие весь Париж. Толпа сограждан осаждала дверь особняка; там были люди всех сословий, различных убеждений, будто каждая партия, как бы она ни отличалась от других, понесла бы особую утрату со смертью Мирабо. Тем временем друзья, родные и близкие великого оратора собрались во дворе, в приемных и покоях нижнего этажа, а сам больной даже не догадывался об этом столпотворении.
Мирабо и доктор Жильбер изредка обменивались несколькими словами.
— Так вы решительно хотите умереть? — спрашивал доктор.
— К чему мне жить?.. — отвечал Мирабо.
