искусство», «Искусство», «Художник РСФСР»), планово занимавшиеся изданием журналов («Искусство», Творчество», «Декоративное искусство СССР», «Художник», «Юный художник», а также книг, альбомов, каталогов, буклетов, постеров, открыток.
Базисная функция этих четырех комплексов взаимосвязанных инстанций, образующих единый ансамбль – поддержание канонизированного советским искусством уровня профессионализма в системе производства, обращения, потребления и признания символической продукции.
6. Идеологический универсум
Инстанции системы советского искусства могли принадлежать разным системам административного подчинения. Однако все они – без исключения – находились в зависимости от единой системы советской идеологии, остававшейся одним из главных инструментов партийно-государственного руководства и контроля.
Идеология осуществляла не только труд эстетической концептуализации, кодирования-и-декодирования, отбора, проверки и многоуровневой фильтрации Внутри системы искусства идеология дублировала (в данном случае и повторяла, и подтверждала) основные функции, относившиеся к социализации профессиональной деятельности. Так, например, если в профессиональной среде подтверждение законности «настоящего искусства» опиралось на цеховые представления о мастерстве наличие которого позволяло отличать «подлинную» художественную продукцию от самодеятельности, дилетантизма или прямой «халтуры», то идеологическая легитимация требовала наличия дополнительных – собственно идеологических – значений и полномочий. Их обязательное присутствие являлось определяющим для репрезентации аутентичного советского искусства, противопоставленного идеологией псевдоискусству, то есть искусству неполноценному, неподлинному, «безыдейному»: «формалистическому», «коммерческому», «салонному», «мещанскому».
Социализирующая функция профессионального воспроизводства и продвижения в профессиональной среде также восполнялась идеологическим дублированием художественная школа или институт были невозможны без комсомола, а Союз художников – без участия парткома. Без этих идеологических инстанций символического капитала не мыслилась и связь между карьерой, ценой и ценностью. То же самое относится к отбору, признанию, музейному сохранению и последующей дистрибуции произведений советского искусства на родине и за границей (либо посредством выставок, либо через издание книг, журналов и репродукций).
Идеология служила не только скрепляющим цементом советской системы искусства. На нее опиралась «круговая причинность» производства-потребления: идеология была основой советского художественного рынка – тем интерактивным полем, где система искусства последовательно взаимодействовала с системой государственной экономики.
Конечно, это был идеологический рынок для идеологического товара при идеологизированной системе государственной экономики. Базисом же «рыночных отношений» служило государственное финансирование системы искусства – особый механизм госзаказов, прейскуранты оплаты труда, размер цен и поощрений. Поле ограниченного производства оставалось полностью монополизированным – государство заказывало, оценивало, закупало, рекламировало, устанавливало нормативы последующего хранения и обращения приобретенных им артефактов, поощряло продуцентов и посредников, распределяло прибыль.
Идеология определяла и общекультурные основы символического обмена. И не только тем, что вносила дополнительные содержания и значения, помещая ту или иную продукцию в интенсифицирующие контексты (например, в контекст юбилейных или тематических выставок). Идеология снимала дихотомию «элитарного» и «массового». Подобно веленьям средневекового канона, советское искусство должно было быть понятным большинству и в то же время выражать идейную и художественную сложность современности. Строго дозировалось и стилистическое разнообразие – оно никогда не выходило за рамки идеологически значимых норм и правил, снимавших обычные для современного художественного мира оппозиции «новаторов» и «консерваторов», «стариков» и «молодых».
Понятно, вопрос об автономии искусства, о возможности самоорганизации системы искусства и рынка за пределами государственно-идеологического контроля здесь просто исключался. Отвергалась и сама мысль о возможности конвертирования советской художественной продукции на мировом арт-рынке. Советская система сама полностью изолировала себя от мировой системы искусства и, соответственно, от исторического процесса инноваций и переоценок.
7. Рынок официального искусства
Как ни парадоксально, тотальность идеологического универсума не только не означала однообразия рынка идеологического товара, но, напротив, стимулировала особую форму дифференцированности его сегментов.
Первая и главная линия раздела проходила между секторами типового производства и «авторского исполнения».
Сектор типового производства жил за счет двух процентов бюджета, выделенного государством всевозможным инстанциям для обязательного художественного оформления общественно-производственных «зон труда и отдыха». Предотвращая местную самодеятельность в столь важном деле искусствоведы-коммивояжеры от Худфонда из года в год колесили по городам и весям с альбомами образцовых проектов и для «аллеи героев», и для оформления оздоровительного центра, и для памятников героям войны и труда, без которых не могли обойтись ни военная часть, ни заводской или колхозный дом культуры. Покупателю оставалось лишь ткнуть пальцем в один из образцов фигуры вождя, мозаики для спорткомплекса или картины для холла гостиницы, подписать гарантийное письмо об оплате и затем дождаться выполнения заказанной работы одной из бригад в одном из комбинатов (цехов) Худфонда.
Если сегмент рынка типовой художественной продукции приближался к рынку массового производства (коллективная и почти анонимная форма работы, оплата, зависящая не от эстетических достоинств продукции, но от прейскуранта, от симпатий худсовета или художественного редактора, от выслуги лет, статусов и званий), то сегмент рынка «авторского исполнения» строился на иерархии символических авторитетов, на исключительности мастерства, воплощавшего «величие советского искусства». Рынок имел дело с «начальством»: художниками, обремененными высокими званиями, наградами и премиями. Именно к ним и обращались с госзаказами чиновники Министерства культуры или, скажем, Министерства обороны для создания какого-либо величественного творения, обеспеченного неслыханными по тем временам суммами производственных работ и гонораров. При этом именитый автор уже сам, помимо любых посредников, имел право набирать себе бригаду подмастерьев и, оплачивая их труд по собственному усмотрению, творить что-нибудь «бессмертное».
Конкурентной борьбе за право искусствоведов и критиков подтверждать бессмертие актуальность, прогрессивность и прочие достоинства внеочередного шедевра служил контролируемый идеологической цензурой рынок пропагандистских услуг, опять-таки включенный в единый ансамбль инстанций.
Третьим сегментом советского рынка искусства были салоны отделений Союза художников. Здесь частному потребителю предлагался широкий спектр местного искусства по доступным ценам и на все вкусы – от тематической картины до сувенирных поделок. Тут можно было найти произведения более или менее известных художников и почти анонимных авторов, собрать коллекцию «тихой графики» и приобрести все необходимое для красоты и уюта семейного гнезда.
8. Андеграунд
Искусство художников андеграунда – составная часть идеологического универсума советской системы. Однако часть особая: отброшенная на периферию, десятилетиями существовавшая в сознании современников на правах парадокса, курьеза, юродства, топоса mundus inversus. И действительно, у этого «перевернутого», «вывернутого на изнанку» советского мира вполне советская биография: послесталинская «оттепель», хрущевский остракизм и – вместе со всеми – посткоммунистическая реабилитация. И все же помимо этой биографии, у художников андеграунда есть и другая, отсылающая к европейскому XVIII веку. Именно тогда формирование рынка искусства подвигло художников бороться против сведения их продукции к статусу «простого товара». Отстаивая единичность своей практики, художники радикально трансформировали символическое поле искусства. Отсюда – идеалистические теории «чистого («некоммерческого») искусства» и романтическая вера в абсолютную уникальность художника и его творений, противостоящих запросам анонимного большинства.
В послесталинской борьбе за эстетическую дифференциацию и связанную с ней автономию искусства есть сходные черты. С конца 50-х московское искусство последовательно освобождает себя от обязанности воспроизводить навязанные
