Кавелли улыбнулся и легкомысленно махнул рукой.
— Нет проблем, я даже ничего не заметил.
Монтекьеса вздохнул с облегчением.
— Тогда все в порядке. Поверьте, Мариано — чрезвычайно усердный и преданный секретарь, он выполняет свою работу с воистину священным рвением, и я очень ценю это. Но он не любит посторонних и иногда ведет себя чересчур угрюмо и недоверчиво. Ему не нравится, когда что-то меняет наши планы или привычный образ жизни. Возможно, ваш неожиданный визит немного вывел его из себя. Он не имел в виду ничего плохого, что, конечно, все равно не оправдывает его поведения. Я просто хотел вам сказать, что я уладил этот вопрос.
— Спасибо, синьор Монтекьеса, это очень мило с вашей стороны, — ответил Кавелли.
Вот уже несколько секунд он слушал своего собеседника только вполуха, поскольку внезапно вспомнил, откуда ему знакомо имя женщины. Доктор М. де Лука — именно это имя он видел на отчете биолаборатории, который ему показал Монтекьеса. Исследование, в котором содержалось описание бактерии чумы. Женщина с красивыми карими глазами была научным руководителем этого чудовищного проекта. Почему-то эта мысль вызвала у Кавелли приступ дурноты. Доктор де Лука выглядела такой добросердечной и приветливой, как это могло сочетаться с тем, чем она занималась? Неужели она еще большая социопатка, чем ее работодатель?
Если это так, получается, что он никогда не ошибался в людях настолько сильно, как в этом случае. Обычно он полностью доверял своему первому впечатлению. Бывало, что неприятное чувство возникало даже при знакомстве с человеком, который был настроен к нему вроде бы весьма дружелюбно. Но рано или поздно он убеждался, что его необъяснимая настороженность и на этот раз его не подвела.
С доктором де Лукой он сразу же ощутил на редкость сильное чувство душевного единения. И это отнюдь не связано с ее привлекательной внешностью. Он знал достаточно несимпатичных ему женщин, фотографии которых в любой момент можно было разместить на обложках модных журналов. Кавелли вспомнил о том отвращении, которое отразилось на ее лице во время разговора с Монтекьесой. Не могла же она так хорошо притворяться. Нет, он уверен, что это вовсе не союз двух единомышленников.
А что, если она ничего не знает? Как говорил Монтекьеса, чем меньше посвященных, тем лучше для дела.
Вдруг доктор де Лука даже не подозревает, какие последствия будет иметь ее научная работа? Возможно ли такое? Нет, это абсурдно, если только Монтекьеса не обманул ее доверие. Без сомнения, у нее наверняка есть серьезные причины, чтобы заниматься таким опасным делом, как изучение смертельных заболеваний, которые вызывают различные бактерии. А если она думала, что работает над созданием вакцины?
— Это безумие, — проговорил в этот момент Монтекьеса, и Кавелли понял, что не слушает его уже секунд тридцать. — Таких людей, как я, общество воспринимает как опасных шизофреников.
Он рассмеялся. Кавелли понял, что явно что-то пропустил. Он не ожидал от собеседника такого откровения.
— Мы должны смотреть на мир как оптимисты, но мыслить как пессимисты, — продолжал Монтекьеса. — Дело в том, что оптимист, стоящий перед монументальной задачей, не увидит всех трудностей, будет склонен безрассудно пренебрегать опасностями и в конце концов потерпит поражение.
Он посмотрел на Кавелли и умолк, очевидно, ожидая, что тот потребует объяснений. И Кавелли не замедлил оказать ему эту услугу.
— А пессимист?
— Тот от великого страха даже не возьмется за дело.
Монтекьеса, удовлетворенно улыбаясь, откинулся на спинку кресла. Видимо, он только что озвучил одно из своих привычных и многократно проверенных на публике изречений. Кавелли заставил себя вежливо улыбнуться. Монтекьеса сложил приборы в тарелку, как бы показывая, что трапеза окончена и время для разговоров тоже истекло.
— Не смею вас больше задерживать, — преувеличенно торжественно изрек он. — Святой отец, конечно, с нетерпением ожидает вашего доклада, монсеньор. Смею надеяться, что вы привезете ему исключительно хорошие новости.
Эти слова, пусть и сказанные довольно дружелюбным тоном, все равно прозвучали как приказ. Кавелли непринужденно поклонился.
— Еще бы, падре, еще бы! Вы предоставили мне исчерпывающие аргументы, которые снимут все сомнения у Святого престола, — бодро подтвердил он.
Не перегнул ли он палку, стремясь польстить собеседнику? Кавелли, как предполагаемое лицо духовного звания, обращаясь к мирянину, называет его падре? Это ставит с ног на голову все возможные правила. Ему захотелось дать самому себе оплеуху за глупую попытку угодить Монтекьесе. Он внимательно пригляделся к нему, ища внезапно появившиеся признаки недоверия. Но нет, наоборот, его собеседник, казалось, обрадовался и смотрел на Кавелли приветливо и благожелательно. В каком-то внезапном порыве он полез в карман пиджака и вытащил четки.
— Я хочу подарить их вам, монсеньор. Примите их, пожалуйста, в знак моего глубокого уважения и доверия.
Кавелли изобразил крайнюю признательность и протянул руку за подарком. Монтекьеса передал ему четки с видом одновременно смиренным и надменным — похоже, в этом сочетании он разбирался мастерски. Дело в том, что по окончании аудиенций папа римский тоже частенько раздавал памятные медали или обычные четки.
Эскрива, Черчилль, римский понтифик, — Кавелли занимал вопрос, хватит ли одной палаты, чтобы вместить подобную манию величия или лучше сразу зарезервировать в сумасшедшем доме целый этаж.
Тем временем Монтекьеса пожелал лично проводить дорогого гостя. Они вышли на улицу. Стоял солнечный осенний день, и со стороны лагуны дул теплый ароматный ветер. Четверо садовников сгребали листву и подстригали кусты. Случайный зритель счел бы эту картину совершенно идиллической.
Неспешно, словно старые друзья, хозяин и его гость шли по извилистой тропинке. Насколько Кавелли мог судить, эта была совсем другая тропинка, не та, по которой они пришли вчера, поскольку нигде на было видно вертолета. Повернув еще два раза, они вышли на широкий лодочный причал. Монтекьеса обвел рукой всю лагуну, лежащую перед ним в утреннем тумане, и торжественно произнес:
— Duc in altum, мой друг, duc in altum[17].
Кавелли так понял, что данный призыв имел скорее метафорический смысл. Сказано это было с намеком на двух заговорщиков, стоящих на пороге неизвестности. Кроме того, эта фраза пробудила в нем какое-то смутное и неуловимое воспоминание.
Вместо радости от того, что Монтекьеса, по-видимому, доверяет ему, Кавелли чувствовал лишь гложущую пустоту в районе желудка.
Тем временем они добрались до пристани. Монтекьеса остановился и, благоговейно взяв гостя за руку, снова обратился к нему. Торжественно, словно желая навсегда закрепить в душе Кавелли уверенность в своем высоком предназначении и мировом влиянии, он изрек:
— Святой отец и я рассчитываем на вас, монсеньор.
Он уставился Кавелли в глаза, как гипнотизер, который хочет продлить свою власть над незадачливым зрителем, пока тот еще не освободился окончательно от его влияния. Затем Монтекьеса решительно шагнул на пирс, выдающийся примерно метров на тридцать вглубь лагуны. По обе его стороны были установлены узкие лестницы, ведущие к причалам. У одного из них стоял человек в грубой рабочей одежде, но притом в подобии капитанской фуражки на голове. Казалось, он их ждал.
Внезапно над пирсом показались две головы. Монтекьеса замер, как вкопанный. В следующее мгновение Кавелли увидел, что по лестнице поднимаются двое: мужчина, на голове которого тоже красовалась фуражка, и доктор де Лука.
— Что это значит? — завопил Монтекьеса, глядя на человека в фуражке. — Я же вам приказал немедленно доставить даму на берег.
Мужчина побледнел и, заикаясь, принялся рассказывать о какой-то поломке двигателя, о том, что он делал все возможное, чтобы исправить это немедленно, но, к сожалению…
— Pazzo![18]
