— Замечательно. Тогда до шести.
Дверь открылась, и на пороге возникла Консуэла. Она стояла, терпеливо ожидая распоряжений.
— Консуэла, пожалуйста, отведите монсеньора Кавелли в его комнату. Спокойной ночи, монсеньор. Выспитесь хорошенько.
Это было самое странное пожелание на ночь, которое Кавелли когда-либо слышал.
XVIII
Два часа Кавелли провел в ожидании, сидя в кресле. В темной комнате лишь лунный свет, проникавший сквозь большое окно, позволял различить очертания мебели. В тысячный раз он посмотрел на наручные часы. До полуночи оставался еще час. Для того, что он задумал, в любом другом месте была бы еще недостаточно поздняя ночь, но люди из окружения Монтекьесы, очевидно, имели привычки, хорошо знакомые ему по Ватикану: они рано ложились и рано вставали.
В Ватикане ночь вступала в свои права с девяти вечера, а рабочий день начинался в пять утра. Похоже, что в этом доме придерживались таких же порядков. Кавелли сделал глубокий вдох, затем тихо поднялся и медленно направился к выходу из комнаты, стараясь, чтобы не скрипнула ни одна половица.
Осторожно приоткрыв дверь, он прислушался. Снаружи доносился свист ветра, а откуда-то из глубины дома тихий, но устойчивый гул. Вероятно, он шел от вентиляционной или отопительной системы. Кавелли вышел в коридор, еще раз прокручивая в памяти дорогу к кабинету Монтекьесы. Бесшумно, словно тень, он направился к намеченной цели. Страшно подумать, что случится, если его поймают, пока он разгуливает ночью по дому, вместо того чтобы мирно спать в своей постели. Чтобы выглядеть менее подозрительно, он надел пижаму, которую нашел в одном из ящиков в своей комнате. Попутно он придумал и подходящее объяснение. Вариант, что он страдает лунатизмом, Кавелли сразу же отбросил как неправдоподобный, как и тот, что он ищет туалет, растерявшись в чужом доме. Было бы глупо утверждать, что он напрочь забыл о том, что тот расположен рядом с его спальней. Конечно, такую забывчивость всегда можно списать на сонное или усталое состояние, но вряд ли такое объяснение удовлетворит подозрительного хозяина.
Оставался один вариант: если его обнаружат, Кавелли скажет, что у него ужасно разболелась голова и он надеялся найти на кухне аспирин. То, что это не так, доказать невозможно. С другой стороны, такой человек, как Монтекьеса, и не нуждался в доказательствах, и он скорее предпочтет просто избавиться от опасного человека, справедливо рассудив, что в таком судьбоносном деле лучше перестраховаться.
Кавелли дошел до конца коридора, остановился и снова прислушался. Все по-прежнему спокойно. Медленно он прокрался вниз по длинной широкой лестнице, держась у самого края, поскольку по опыту знал, что в этом месте ступени скрипят меньше всего. Кавелли почувствовал, как со лба у него стекает пот. Правильно ли он поступает? В кармане его пижамы лежала записка, где были указаны два следующих поселения, которые Монтекьеса наметил как точки для следующей чумной атаки. Получив эту информацию, Кавелли оказался в ужасном положении. Разве он может спокойно наблюдать, как эти люди станут жертвами подлого убийства? Их следовало предупредить, чтобы они успели вовремя убраться в безопасное место. Однако что это изменит в общей критической ситуации? Монтекьеса легко выберет два других места. И, что еще хуже, он сразу же поймет, что не стоит иметь дело с Кавелли. Возможно, его недоверие распространится и на святого отца.
И что потом? Без заявления папы умеренный вариант его плана не сработает, и тогда Монтекьеса перейдет к неконтролируемому распространению бактерий, что, безусловно, приведет к глобальной пандемии.
Тем временем Кавелли пересек главный холл, миновал коридор и теперь стоял перед рабочим кабинетом Монтекьесы. Он медленно нажал на ручку и чуть-чуть приоткрыл дверь. В комнате было темно, но луна давала достаточно света, чтобы хоть немного сориентироваться. Он осторожно скользнул внутрь и тихо закрыл дверь за собой.
Кавелли пересек огромную комнату, подошел к столу хозяина дома и посмотрел на телефон. В последний момент решимость покинула его.
А если он сейчас совершит непоправимую ошибку? Допустим, он сообщит Лонги, что удалось разузнать, — тот уж точно найдет средства, чтобы всех предупредить. Но если он спасет тех, кто уже намечен для показательного жертвоприношения, то тут же подвергнет опасности сотни тысяч других, неизвестных людей?
Его рука зависла над трубкой. Он внезапно вспомнил, с каким самодовольным пафосом Монтекьеса произнес слова «эти люди уже выбраны в жертвы», и понял, что должен все же спасти обреченных, поскольку никто не знает наверняка, как будут дальше развиваться события.
Он решительно положил руку на телефонную трубку. А если он таким образом спровоцирует самую большую пандемию в мировой истории? Внезапно к горлу подступила тошнота, и ему непреодолимо захотелось быть глубоко верующим человеком. Не таким, конечно, как Монтекьеса, но тем, кто во всем доверяет Богу, обращаясь к Нему с молитвой и просьбой о помощи.
Его взгляд упал на огромный портрет Хосемарии Эскривы, который висел напротив стола. Художник изобразил его облаченным в сутану и в таком ракурсе, что взгляд казался подчеркнуто непроницаемым и был направлен прямо на зрителя. От картины веяло бесстрастностью Будды. «Как бы ты поступил на моем месте?» — тихо прошептал Кавелли. Естественно, что ответа он не получил. Кавелли сердито подумал, что ему надо, наконец, прекратить заниматься глупостями. Он должен сам принять решение, которое в любом случае окажется неправильным, потому что правильного решения здесь нет и быть не может. Но он по-прежнему не мог оторваться от отрешенного лица Эскривы. Каким недоверием сквозит взгляд основателя «Опус Деи»! Что таит в себе картина? Почему он не может перестать смотреть на нее? Падре действительно был святым? Нет, ерунда… Но тогда какую подсказку он ищет в этом портрете? Кавелли почувствовал, как его пронзает ощущение холода и озарение. Недоверие — вот ключевое слово! Монтекьеса хотя внешне более открыт и дружелюбен, но при этом в нем живет та же подозрительность, что и в его кумире Эскриве.
Человек, который не сказал ему, сколько времени займет перелет до острова, которой упорно скрывает местоположение лабораторий, никогда не открыл бы ему настоящие объекты теракта. Чума вскоре должна разразиться в двух поселениях, но, конечно, не в тех, что указаны в записке. Скорее всего, святой отец узнает истинные цели только в самый последний момент. Монтекьеса подверг Кавелли испытанию, и он едва избежал непоправимой ошибки.
Он глубоко вздохнул, затем тихо вышел из кабинета и прокрался по коридору обратно в главный холл. Сперва задумался, не стоит ли на всякий случай поискать на кухне аспирин. Вдруг его заметят на обратном пути к комнате? Нет, все же лучше отказаться от этой идеи — чем дольше он бродит по дому, тем больше риск дать себя обнаружить.
Он быстро направился обратно. Стремясь как можно скорее вернуться в свою комнату, Кавелли несколько утратил бдительность. Когда он собирался свернуть в главный коридор, то услышал звук приближающихся шагов, который заставил его испуганно оглянуться. Кавелли прижался к стене, затаив дыхание, и простоял так целую минуту. Неужели кто-то его заметил? Он представил, как сейчас по всему дому зажжется свет, его схватят и допросят, а потом Монтекьеса избавится от него как от ненужного свидетеля. Вряд ли кто-нибудь станет его искать на дне лагуны.
Кавелли потребовалось некоторое время, чтобы осознать, что тот шум, который он слышит, вовсе не чьи-то шаги, а гулкое биение его собственного сердца. Но почему тогда где-то совсем тихо скрипнул пол? И еще ему показалось, что рядом кто-то дышит. Он отчетливо слышал звук дыхания буквально в нескольких метрах от того места, где затаился. Мысли крутились в голове с бешеной скоростью.
Что, если неизвестному придет в голову и дальше идти именно по этому коридору? Тогда они неминуемо столкнутся. Кавелли подумал было о том, чтобы снова прокрасться вниз по лестнице и спрятаться в главном холле. Нет, так он скорее выдаст себя каким-нибудь шумом.
