паленого не выношу.
До обеда на судне только и было разговоров что о предстоящей задержке, многие матросы говорили, что лучше уйти в порт на базе, что не имеют права заставлять их, но я что-то не заметил, чтобы кто-нибудь собирался.
Мы ожидали начала выгрузки, трюмы уже были открыты, и холодный белый парок вился над чернотой их зевов. Ждали технолога, который переправился на базу, чтобы договориться о порядке разгрузки, и втайне надеялись, что не вся рыба понадобится на экспорт, что от скумбрии наверняка откажутся, а это значит, что второй трюм выгружать не надо, он самый большой, и добрать остальные два можно за несколько суток. К обеду технолог вернулся ни с чем, рыба нужна была вся, даже скумбрия, даже на нее был спрос и контракты.
— Эх, Федотыч, — сказал ему боцман, — нету у тебя фантазии, затравил бы что-нибудь насчет некондиции, по-научному, а ты…
— Матросы к капитану ходили? — спросил технолог.
— Пока никто, — сказал боцман.
— А ну, надевай телогрейки, кто вниз идет, — закричал Сеня. — Чего ждем, время чего тянем?
Мы образовали бригаду из комсостава, «офицерский корпус», как сказал Вася Кротов. К выгрузке наша бригада заступила в третьем трюме. Привычно загудели лебедки, повисли в воздухе стропы с коробами, потянулись гирлянды желтых мешков из мукомолки. Всю ночь стрелы переносили наш груз на «Заполярье», темноту разрезали прожекторы, и яркий свет люстр очерчивал белые круги на палубе.
Я работал в паре с Семенычем, «дед» старался оставлять мне ближние короба, руки его мелькали быстро, как четко отлаженный механизм. Я стирал пот с лица, хотя в трюме было минус двадцать.
В пять часов утра мы закончили трюм, и я едва добрел до каюты, пальцы у меня не разгибались, а ноги были как ватные. Я заснул так крепко, что меня не разбудили ни команды отхода, ни гудки.
Я проснулся на следующий день к обеду и узнал в кают-компании, что на базу ушел только один матрос, он учился в институте и не хотел терять дни.
— Значит, не так мы с ним говорили, — сказал мне Владимир Иванович, — мой недосмотр.
В эти десять дней, за которые мы взяли груз, стояла на редкость тихая погода, в полном штиле и безветрии мы бороздили шельф тралом и ни разу не вытянули пустыря. Это были дни большой рыбы, и, как притягиваемая магнитом, она шла в наши тралы. Метались вспышки косяков в рамке эхолота, суда запрашивали наши координаты, и капитан почти не покидал мостика. Каждый раз, возвращаясь из рыбцеха, я видел его профиль за стеклами рубки и красный огонек сигареты. Разница во времени исчезла, день и ночь потеряли свое значение.
Особенно повезло нам в районе, где работали БМРТ литовской флотилии, мы вышли на хек и за сутки взяли пару хороших тралов. Вся палуба была завалена хеком. Отливающий серым блеском поток рыбы сгоняли к чанам струями воды из шлангов. В рыбцехе объявили аврал.
— Эх, в начале бы рейса нам этого хека, — сказал Сеня, — а сейчас, считай, люди на втором дыхании работают.
Мы стояли на палубе по колено в жидкой вздрагивающей массе хека. Капитан тоже спустился вниз и командовал загрузкой в чаны.
— Опять нужна подвахта, — сказал первый помощник стармеху.
— Объявите — только желающих!
В эту ночь в рыбцехе работали все свободные от вахты. Сеня установил второй головоруб, уж и не знаю, когда он умудрился его сделать, даже Антона не позвал. Шкерили рыбу в два потока, у расфасовочного транспортера командовал Федотыч, у борта, где встали механики, заправлял Сеня. Я подавал рыбу под головоруб, и передохнуть не пришлось ни разу. Морозильные аппараты едва успевали поглощать груды филейчиков.
— Навались, студенты, — кричал Сеня, — дома ждут, начались!
Он работал без перчаток, и его красные короткие пальцы мелькали как челнок в ткацком станке.
— Сеня, дай передых, — взмолился Антон.
— Перебьешься.
— Нажмем, парни! — кричал Федотыч. — Два трюма под завязку.
— А ты, оказывается, мастер шкерить, — сказал Федотычу Вася.
— Я, брат, когда ты еще под стол ползал, уже тоннами шкерил!
Капитан всю ночь не уходил из рыбцеха, тралить прекратили после ужина, и теперь вся задача была — успеть обработать хек. Часа в четыре буфетчицы принесли в цех чайники с горячим кофе и хлеб. Рыбья чешуя плавала в стаканах, но мне показалось, что я никогда в жизни не пил такого изумительного кофе.
Мы с Васей Кротовым пристроились в раздевалке на рундуках, расстелив на палубе телогрейки. Рядом на корточках сидел Сеня.
— Ну и ночь сегодня, надо запомнить первое сентября, — сказал Вася Кротов.
— Первое? — переспросил Сеня. — Вот черт задери этот экспорт!
К утру были забиты рыбой два носовых трюма, рыбцех опустел, я выбрался наверх по трапу, скользкому от слизи и чешуи. Стоял белый плотный туман, судно лежало в дрейфе, от тишины звенело в ушах, ноги не слушались, и казалось, что я бесконечно долго брел до рубки.
На крыле рубки стояли капитан и первый помощник, я подошел к ним почти вплотную, но видел только силуэты и огоньки трубок. Впереди мелькали искры у дымовых труб да едва пробивался сквозь туман мерцающий свет судовых огней.
Хотелось сесть здесь прямо на палубу и задремать. Голос капитана звучал глухо и равномерно.
— Если бы удалось сохранить такую команду на следующий рейс, — сказал он.
— Я думаю, что это удастся, Викентий Борисович, — сказал первый помощник. — С командой «Ямалу» всегда везло, завтра начнем собирать заявления на очередной рейс.
— Ну и туман, — сказал капитан, — пойду запрошу сводку. Вахтенный, — крикнул он в рубку. — Вы тифон почаще врубайте!
— Ничего, сейчас все в дрейфе, — сказал первый помощник, — туман рассеется, возьмем еще пару тралов, и все.
— Пусть люди отдохнут, успеем, — сказал капитан.
И вот смолкли лебедки, чайки исчезли куда-то, смазаны механизмы в рыбцехе, и можно наконец выспаться. Но сон не идет ко мне, хотя в эти последние десять дней я вряд ли досыпал, а сейчас опять я встаю в пять часов, хожу по каюте и первым появляюсь в кают-компании.
Матросы бродят по палубе, собираются в кучки, спорят о чем-то. Дни вдруг стали такими длинными, как будто остановилось время. Я отнес чертежи Семенычу, собрал корабельные акты и зашел к капитану. Викентий Борисович был занят необычным делом, он отпаривал брюки, медленно водил утюгом и улыбался, на нем белая рубашка и пестрый галстук завязан толстым узлом.
— Ну как, готовы к берегу? — спросил он.
— Давно, — ответил я.
Он выключил утюг, сложил брюки и подвинул мне стул.
— Ну, а как вы, я слышал, вам понравилось
