так!
— Только не пори горячку, — сказал я.
После приемки топлива мы вышли на семнадцатый градус, судов здесь было еще больше, в рубке слышно, какая сумятица стоит в эфире. Каждого интересует, как идут дела у соседа.
— Иду с тралом. Прием.
— Как у вас, как у вас, выбираем второй трал, шестерка взяла луфаря.
— Коля, на приеме, на приеме, куда ушел полтинник?
Так называют пятидесятый БМРТ.
— Идем к шельфу, как поняли? Прием.
Иногда в эфире встречаются друзья, которые не виделись несколько лет, времени на берегу мало, приходы в порт не совпадают, вот и идет дружеский треп.
Я провел по радио несколько советов механиков, слушал их доклады, давал задания по механизации, предложил переделать морозилки, слышал я в эфире и голос Кириллова: «Бологое» уже заканчивало брать план, и говорил он бодро, четко, так, что я даже представлял, как он сейчас сидит в рубке и улыбается.
Когда я отчитал стармеха с «Ачинска» за то, что он не передал запасную ленту на «Цефей», где простаивали транспортеры, наш «дед» сказал:
— На весь эфир прославили, теперь он эту ленту в зубах на «Цефей» доставит, уж больно резко вы его!
Днем мы вышли в район наибольшего скопления судов. Кто ловит по тридцать тонн за траление, кто весь день тягает пустышки. Работают здесь только кошелькисты.
Один трал мы подняли полный медуз и осьминогов, сразу, когда его еще только подтаскивали к слипу, он показался нам подозрительным, весь какой-то рыхлый, студенистый. Пришлось его опускать сразу за борт, чтобы промыть. Многие медузы ядовиты и жгут кожу. Палубу смывали брандспойтом, у бортов осталось только несколько осьминогов с круглыми головами, глаза у них злющие, колючие, а на щупальцах красноватые пупырышки, которыми осьминоги так прилипают к руке, что приходится отдирать. Следующий трал был богаче: рыба «деловая», вся под разделку. Была в трале ставрида — блондинка, несколько узконосых барракуд — морских щук, три луфаря. Говорят, луфарь ночью хорошо идет на удочку, любители рыбной ловли уже готовят лески и крючки.
Чайки кружат над судами и пищат, на фоне солнечного неба они кажутся черными. Они берегут силы и редко взмахивают крыльями, набрав высоту, как планеры, парят над нами. А ночью, в свете прожекторов, кажутся снежными хлопьями. Когда бы ни выбирали трал, они тут как тут.
Не теряют к нему интереса и свободные от вахты матросы — обязательно кто-нибудь да выскочит на палубу или поднимется на мостик, чтобы сверху посмотреть, что он принес!
Стоит невыносимая жара, любители загара уходят в каюты красные, как вареные раки. В машинном отделении термометры показывают пятьдесят градусов. Я спустился туда в поисках ремонтного механика. Сеня возился с головками вспомогательного дизеля, весь мокрый, брюки подвернуты, сварщик поворачивал коленвал, тяжело дышал и хватался за голову. Я взял у Сени тавотницу и пошел в мукомолку, где меня ждали Антон и мукомол Силыч. В мукомолке жара, запах рыбы не давал дышать, голова, казалось, медленно наливается свинцом. В барабаны попало много анчоуса, мелкой водянистой рыбешки, и засорились стерилизаторы. Мы пытались очистить их через лючки. Из стерилизатора текла вонючая коричневая жижа. Силыч дышал ртом, глаза у него были выпучены и руки дрожали.
— Это тебе не север, Силыч, держись, — крикнул Антон.
— Сил нету больше, — сказал мне мукомол, — что-то внутри жмет. Видно, надо списываться.
Ему последнее время было тяжело, муку варили беспрерывно, и приходилось всю смену таскать мешки по шестьдесят килограммов.
— Ну ладно, ребята, перекурим! — сказал Антон, вытирая лоб.
Мы вылезли на палубу. Уселись на запасные тралы. Силыч побрел в каюту выпить воды. И даже курить не хотелось — такая стояла жара. Судовой пес Яшка напрасно искал тень, он перестал что-либо соображать и тяжело дышал, его подстригли под ноль, он утратил всю свою привлекательность и стал похож на собачку-денди, выкинутую хозяином за ненадобностью.
— Совсем плох Силыч, — сказал я Антону.
— Ничего с ним не станет, притворяется только, пусть жирок сбросит, — ответил Антон, и мы поднялись, чтобы успеть до обеда закончить чистку стерилизаторов и запустить мукомолку на полную мощность.
Очередной груз сдали на базу «Буря». На ней полно женщин, наши матросы не отходят от борта и жадно смотрят на палубу базы. Из моего иллюминатора видна каюта, в которой сидит и вяжет шапочку смуглая белокурая девушка, она все время сидит ко мне спиной, но по тому, какая у нее тонкая красивая шея, как рассыпается золото волос по плечам, я представляю ее всю. Иногда к ней приходит подруга — маленькая черноволосая хохотушка, они о чем-то подолгу говорят, и, если у них открыт иллюминатор, я слышу мелодичный переливчатый смех.
На нашем траулере всего четыре женщины, и то говорят, что нам повезло, сразу после нашего отхода вышел приказ, чтобы женщин вообще не направлять на траулеры. Наверное, это разумный приказ, женщине на траулере тяжело перенести шесть месяцев.
В начале рейса наши женщины, за исключением врача Марины, казались мне некрасивыми. Теперь я замечаю, что каждая по-своему привлекательна. Идеал красоты переменчив, его создает жизнь.
До обеда я работал в трюме, и, чтобы согреться, мы с Васей Кротовым, взяв одеяла, залезли на рубку, пекло здесь на совесть. На рыбинсах уже лежали кок и начпрод, спины у них были красные, как будто кто-то окрасил их киноварью. Ветерок ощущался только тогда, когда судно, выбрав трал, делало разворот. Небо было безоблачно и так наполнено синевой, что, казалось, звенело. Медленно вращался над нами локатор.
— Знакомый тот — из Сочи, так что там есть где позагорать! — сказал Вася Кротов.
— А знаешь, — сказал я, — в планерной школе, когда мы учились летать, планер по земле перед полетом бережно волокли, боялись поломать, а инструктор все кричал: «Качните сильней, не тряситесь над ним, пусть лучше на земле развалится, чем в воздухе». Может быть, так и надо!
— В принципе верно, — сказал Кротов, — но я их и в Сочи достану, пусть в глаза посмотрит, больше мне от нее ничего не надо!
— Не тот загар, парни, — сказал, проснувшись, кок, — вокруг море, а в воду за шесть месяцев так и не слазишь. То ли дело на берегу, красота: пляж, девочки вокруг, искупаешься — и на песочек, а там пиво холодненькое!
— Не дразни! Вернемся в сентябре, еще бархатный сезон застанем, в Крым рванем, — сказал начпрод.
Вокруг рубки с одеялом в руках бродила официантка — длинноногая Тоня. Не могла найти укромного уголка, где бы можно было позагорать так, чтобы никто не видел. Начпрод спрыгнул вниз и отнял у нее одеяло. Тоня погналась за ним, и они
