ударов попадающих в него пуль – сколь не ждал он возвращения прорвавшихся из школы ментов, но атаковали они неожиданно. Воспользовавшись темнотой, подошли, прикрываясь заброшенными сараями как можно ближе, и одновременно ударили. Будь милиционеров побольше, амир не смог бы поручиться, что ему удалось бы удержать позицию, но ментов оказалось только трое. Теперь же и вовсе оставался всего один. Но и Сулейман недосчитывался троих. Первым погиб Дага, так и не поверивший в возможность обхода. Затем очереди срезали развернувшегося к противнику Вараева. Третьим… – Имурзаев почувствовал, как дрожат руки от напряжённой усталости, от боли потерь, от ощущения надвигающейся неизбежности.
– Мурат, Хамид! – понимая, что с ментом пора кончать, проорал он в микрофон «Кенвуда»: – Из РПГ его, из РПГ!
– Сейчас! – отозвался чей-то хрипящий голос, и почти следом один за другим ухнули два гранатомётных выстрела, потом ещё один и ещё. Стрельба со стороны сараев прекратилась. Сулейман попробовал встать, чтобы перейти на другое место, и вдруг почувствовал жгучую боль в правой икре. Извернувшись, он коснулся рукой штанины и ощутил, что она мокрая.
«Ранен!» – отчаяние заставило его покрыться потом. Если рана серьёзная, поспешный отход становился невозможным. Боль снова дала себя знать, появилось желание вколоть иглу с обезболивающим, но Сулейман поборол минутную слабость. Боль не была столь острой, чтобы позволять себе затуманивать собственные мозги. Он снова потянулся пальцами к штанине, судя по участку намокшей ткани, кровотечение было несильным. Но перевязать рану всё же следовало. Не обращая внимания на продолжающийся бой, амир сел, снял ботинок и, задрав штанину вверх, стал на ощупь бинтовать рану. Когда с перевязкой было покончено, он проделал всё в обратном порядке, затем попробовал сесть на корточки. И удовлетворённо осклабился – рана болела, но нога действовала вполне сносно. Слегка успокоившись, Сулейман продолжил руководить своим воинством.
Светало. В дымящемся окне школы появилась привязанная к винтовке белая простыня. Осаждающие восторженно взвыли. Выстрелы начали стихать.
– Выходи по одному, руки за голову! – крикнул кто-то из нападавших, и в выщербленном проёме, оставшемся от входной двери, показался первый из уцелевших милиционеров.
– Один, – Сулейман начал считать, – два, три, четыре… десять, одиннадцать. Одиннадцать. Половина из выходивших были в окровавленных повязках. Одиннадцатый и вовсе едва-едва переставлял ноги. Грянул одиночный выстрел, и появившийся последним тяжелораненый милиционер мягко повалился на кирпичное крошево. Сулейман, наблюдавший эту картину, горько усмехнулся. У него уже давно не было жалости к чужой боли – будь та в жизни или в смерти. Но эта, как сейчас казалось, последняя смерть, напомнила ему о своей собственной. Стало совсем светло, вероятность появления русских превращалась в неизбежность.
– Аллах акбар! Аллах акбар! Аллах акбар! – восторженно кричали победители, кто-то снова начал стрелять – кто вверх, кто по поверженному, исходящему запахом пороха и сгоревшей взрывчатки, зданию.
– Что они делают? Совсем обезумели? Они и не думают об отходе? – эти мысли Сулейман произнёс вслух, но их кроме него никто не слышал. Тогда Амир взял в руки радиостанцию и перешёл на другую волну. Он хотел было достучаться до Магомедова и запросить разрешение на отход, но так же внезапно передумал, решив, что тот почтёт это за проявление слабости, а признать собственную слабость пред лицом Басаевского эмиссара значило потерять всё.
«Но ведь давно пора отходить, пора, иначе будет неизмеримо поздно и…» – додумать Имурзаев не успел, рация взорвалась треском, и хорошо узнаваемый голос произнёс:
– Через пять минут отход, твоё место в центре колонны, как понял?
– Понял, – ответил Сулейман, чувствуя, как радостно забилось уже было отчаявшееся сердце. Но окончательно радоваться было ещё рано. Ощущение того, что вот сейчас случится неизбежное, и появится русская техника, нарастало. Амир видел, как его братья по борьбе связали и погнали перед собой пленников, видел, как начал вытягиваться в походную линию отряд Байсултанова Хамида, как потянулись вслед за ним моджахеды Авдорханова. Только разве это была походная колонна? Толпа возбуждённо галдящего быдла разве что с оружием в окровавленных руках…
«Пара прицельно прилетевших снарядов, один заход вертолёта и…» – додумывать не хотелось. Увидев, как начали выдвигаться люди Оздоева, Сулейман окинул взглядом своих боевиков и дал отмашку на выдвижение. О потерях он уже сообщил и теперь к одному не обозначенному на карте, но приметному месту в глубине леса должны были выдвинуться родственники погибших. Сам Сулейман не собирался идти навстречу с ними, перепоручив это неприятное дело одному из своих верных помощников. Всё тому же Рашиду. Что-что, а с доставкой трупов он справится.
Несмотря на собственную хромоту, Сулейману казалось, что они покидают селение непростительно медленно. За такое промедление, если пошло пренебрежение противником, частенько кое-кому приходилось расплачиваться жизнями, но похоже, никого кроме него это не волновало. Моджахеды, опьянённые удачей, несмотря на потери, смеялись, радуясь своей победе и ни в какую не желали спешить. Сулейман же со всё возрастающим беспокойством глядел на поднимающееся над горизонтом солнце, обводил взглядом плывущие по небу редкие облака, отчаянно боясь увидеть среди них приближающиеся вертолеты противника.
Некоторое успокоение, скорее даже пока ещё только призрачная надежда на благополучный исход появилась у него, когда ноги ступили на каменистую подошву речного русла. Отсюда и до первых узких полос тянувшегося на юг леса оставалось каких-то три сотни шагов. Это расстояние можно было преодолеть бегом, его даже следовало преодолеть бегом, но смешавшаяся в плотную толпу колонна победителей, словно нарочно испытывала терпение судьбы. Слава Аллаху, что в этот день она оказалась благосклонна, и они благополучно добрались до лесных усынков. Но и тогда ведшие моджахедов люди продолжили играть в рулетку. Они не вошли в лес, чтобы укрыться под тенью его деревьев, не разбрелись во все стороны, а двинулись по дороге, по совершенно голой, разве что закрытой с трёх сторон хребтами лощине. На что они надеялись? На везение, на удачу? На что? Но ни везение, ни удача не могли длиться вечно. Озираясь по сторонам, Сулейман всё ждал: вот-вот с сопки ударит пулемёт русских, его подхватят десятки автоматов и винтовок, и вся их удача, вся их с такими усилиями одержанная победа превратится в прах, рухнет под ноги русских горой обезображенных трупов. Повинуясь этим страшным, нахлынувшим на него мыслям, он пожелал было отдать команду собственным воинам свернуть влево, в спасительную чащу, но, ещё больше испугавшись обвинения в трусости, не сделал этого. А они всё шли и шли, а небо оставалось практически безоблачным и безопасным. Никто по ним не стрелял. Ни с запада, ни с востока не прилетали оглушающие снаряды. Не было в небе и хищных вертолётов.
«У него действительно всё
