толки. Попадались и такие, что высказывали кощунственные мысли: «Мол, коль им всё равно скоро умирать, то они бы могли ещё более послужить делу ислама, давая наслаждение истосковавшимся по женской ласке моджахедам». Но подобные бредни Сулейман пресекал на корню. Еще не хватало, чтобы из-за женщин в его стане возникли распри, хотя сама идея не была лишена рациональности. Ведь таскал же повсюду за собой женщин Абу Валид?! Хотя кто знает, не из-за этого ли он и был так скоро убит? Женщины… Имурзаев дал себе зарок не думать о них до окончания войны, вот только кто знал, что война продлится так долго? Но помимо проблем с собственными чреслами у него хватало и иных забот. Те же шахидки… Шахидки – смешно сказать это. Чтобы назвать женщин этим именем, их стоило подготовить. Мало того, чтобы у них в жизни не осталось ничего, кроме страха и позора, их ещё следовало убедить в том, что страх – ничто, а месть искупит любой позор и утешит любую боль. День и ночь с женщинами работали профессиональные психологи, старательно следящие, чтобы с лица будущих шахидок не сходили слёзы. Сулейман не знал и не желал знать, как готовили их в других отрядах, у него был свой неоднократно испробованный способ. Довести женщин до порога отчаяния, и тогда смерть будет нести не боль и страх, а очищающее избавление от боли, от самого страха, от воспоминаний, от всего суетного и земного, страшного в своей неотвратимой действительности и неизбывности. Может поэтому почти все его смертницы достигали поставленной цели – они даже шли умирать, по Ельцинскому выражению, «с улыбкой на губах», не накачанные наркотиками, не одурманенные какой – либо психотропной дрянью, а сознательно, с прямолинейной ясностью своего выбора. И его планы сбывались. Так было почти всегда, но не в этот раз. Будь ты хоть вся такая – растакая, хоть лучись улыбкой подобно ясному солнышку, в сторону президента беременную женщину никто не пропустит, во всяком случае, без предварительного осмотра. А несколько килограмм взрывчатого вещества не спрячешь незаметно под тонким свитерком или блузкой. Разве что взять разом и действительно забеременеть взрывчаткой. Всегда заканчивая свои рассуждения этой мыслью, Сулейман улыбался, поражаясь глупости Магомедова, носящегося с замыслами Шамиля как «дурак с писаной торбой». Что такое торба, амир не помнил, но само выражение ему нравилось.
Кроме всей прочей «психологической» подготовки, Сулейман считал, что женщины должны носить пояс шахида постоянно. Чтобы жертвующие собой за веру и их пояс стали единым, неразрывным целым. Тем сильнее Имурзаев удивился, когда прибывший через неделю после исчезновения Баймамбетова эмиссар, закончив осмотр женщин, приказал пояса снять и никогда больше не надевать.
– Что за чушь? Как же он станет для них привычен? – попробовал возмутиться амир, но Магомедов лишь небрежно махнул рукой.
– Всему своё время, но это, – он указал пальцем на одетый на Зейнап пояс шахида, – лишнее.
– Шайтан! – позволил себе выругаться Имурзаев, но, тем не менее, спорить не стал и отложил себе в памяти к следующему приезду Магомедова не забыть вызвать к себе своего штатного минёра и приказать снять с девушек пояса погибших мученической смертью.
Но на этом указания эмиссара не закончились.
– Я привёз тебе доктора, – он улыбнулся, – хирурга, я знаю, ты давно просил, но сам понимаешь, хороший врач дорог.
– Мои люди ещё дороже, – ворчливо отозвался Сулейман, которого всё ещё грызла обида, – но за доктора спасибо. Хороший хирург на войне действительно стоит многого.
– Правда, он русский, зовут Виктор, – это известие слегка подпортило впечатление от преподнесённого подарка, но, тем не менее, не умаляло его ценности, – но ведь от этого его мастерство не становится хуже. К тому же он у нас несколько лет, мы захватили его… ке, – похвастался представитель Басаева. – Профессиональный врач, почти десять годков стажа. А скольких воинов он поставил на ноги! Вот только никак не желает перейти в нашу веру. Бежать пытался. Пришлось заковать в кандалы.
– Давно? – уточнил Сулейман.
– Что давно? – вальяжно развалившийся на ковре эмиссар не понял заданного вопроса.
– Давно он в кандалах?
– Да не так чтобы очень, – эмиссар задумался, – месяцев восемь или год, меня такие вопросы не интересуют. Лечит, операции делает и это главное. А мы его кормим и охраняем. Ты, главное, его корми хорошо, а то скальпель в руках дрожать начнёт, ширнёт куда не туда, – говоривший широко улыбнулся, – а так он смирный. А я тут для него каморку у тебя присмотрел, посели там, пусть поживёт как человек. Пока, а там… другой раз приеду – видно будет.
– Сделаем, – Сулейман не видел причин, что бы спорить. Действительно, было у него одно маленькое помещение. Вот только когда Магомедов успел его присмотреть? Но чтобы поселить туда доктора, амир был не против, пусть и русский, но врачу надо держать себя в чистоте и порядке. А то какой из него целитель, если сам грязью зарастёт? То-то же…
– Тогда раз мы с тобой всё решили, – Магомедов позволил себе зевнуть, – часок посплю и обратно собираться начну. Моим доведёшь – пусть будут готовы к выходу.
– Как скажешь, – покорно согласился Сулейман, едва подавив в себе улыбку. Известие его обрадовало – через час Магомедов уйдёт, и он, Имурзаев, снова станет полноправным хозяином собственного лагеря.
Распрощались они тепло, словно два любящих брата. Магомедов ушёл, а оставшийся в стане Сулейман вызвал к себе минёра и приказал избавить девушек от навешанной на них взрывчатки.
В том, чтобы снять пояса шахидов, ничего сложного, казалось бы, не было, и потому грянувший взрыв едва не поверг Сулеймана в шок.
– Виктор! – окрикнул он оказавшегося в этот момент рядом и застывшего в ожидании новых взрывов доктора. – Идёшь со мной! Ильяз! – Имурзаев увидел выбравшегося из блиндажа своего нового помощника. – Возьми двоих и приходи следом…
Подрыв произошёл в небольшом овражке, куда амир отправил своего сапёра, прозванного Арабом за слишком тёмный цвет кожи снимать с девушек одетые на них пояса.
«Что же произошло?» – гадал Имурзаев, едва ли не бегом покрывая разделяющее от овражка расстояние. Русский хирург семенил следом, но не успевал, ведь его ноги были скованы толстой цепью. Со стороны находившегося на хребте охранения бежал Иса – пулемётчик. Увидев его, Сулейман замахал руками, отсылая прочь, вверх, на прежнюю позицию. Лишние зеваки амиру не требовались. А вот оставлять возвышающийся над базой хребет без присмотра он себе позволить не мог. Наконец бегущие достигли овражка, и увидев картину случившегося, Сулейман застыл, как вкопанный – то немногое, что осталось от Аминат Суюновой, оказалось разбросано
