такая. Не скрывает своих эмоций. Я тоже сначала думала, она меня терпеть не может, а потом обнаружила, что ничего, терпит. Думаю, это большее, на что можно рассчитывать с Филлис.
– Она что, неподалеку живет?
– Нет, она живет в Саутсайде. Ну, ты знаешь, там же, где большинство негров. А я живу в Уэст-Тауне, рядом с площадью “Польский треугольник”, там у нас все поляки. – Нэнси быстро жевала, и правая щека у нее выпячивалась от булочки с колбасой. – Ее брат служит. Думаю, в пехоте. Она не любит об этом говорить. Но все время посылает ему письма. Я видела, как она опускала конверты в почтовый ящик на углу.
Мне было интересно, что думает обо мне Филлис. Может, в ее сознании я была враг.
Нэнси продолжала трещать о своей семье, которая за время нашего разговора, похоже, во много раз разрослась. Мне даже понравилось слушать, кто на ком женат и у кого сколько детей.
– А у тебя есть братья и сестры? – наконец спросила она.
Я не знала, как ответить на этот вопрос. По привычке мой рот сказал:
– Да, сестра. Она на три года старше меня. – Но тут уж включилась и голова: – Но ее нет здесь, в Чикаго.
Я глянула на часы и вскочила, сказав, что мой перерыв окончен.
Как деревянная, я поплелась сменить Филлис. Наверное, она злилась, что я на несколько минут опоздала, но в тот момент мне было на это глубоко наплевать.
Когда я пришла с работы, мама готовила ужин. Она нашла подработку, уборщицей в парикмахерской на Кларк-стрит, которой владели два брата, филиппинцы по фамилии Белло. Убираться там требовалось ежедневно, но папа не хотел, чтобы она работала вечерами, поэтому братья Белло и мама сошлись на том, что она будет приходить пораньше каждое утро, часов в семь. Благодаря такой договоренности мама могла каждый вечер встречать нас ужином.
В тот вечер в нашей крошечной кухне она тушила на электрической плитке кусочки говядины и моркови в соусе, который по запаху напоминал сукияки. Не представляю, где она смогла раздобыть соевый соус и сахар, который выдавали по карточкам, но сукияки оказался еще не самым главным сюрпризом.
– Да у нас гохан! – воскликнула я, когда мама сняла крышку с кастрюли и вырвавшийся пар шевельнул ей прядки волос.
Великолепный рис – без специй, соли и масла, и клейкий, а не тот, который хакудзины приправляют маслом, потому что он сухой, как песок. В лагере нас тоже кормили рисом, но столовский рис – это было что-то особенное. Порой весь слипшийся, как болотное чудище, порой нормальный на вид, но на вкус картонный.
– А где папа?
– Пошел в агентство, насчет работы.
Мы прождали отца с полчаса, до шести, но дольше продержаться никак не могли. Мясо бы пережарилось, а соус переварился.
– Я уверена, что с ним все в порядке, – сказала я, разрешая нам насладиться нашим первым сукияки в Чикаго. Я разложила еду по разномастным тарелкам, пожертвованным Друзьями. Прежде чем соус выплеснулся за край моей, я успела перемешать его с рисом.
Хотя сукияки не вполне дотягивал до того, который мама готовила в Тропико, ничего вкусней я не ела года два, это точно. В японской культуре существует понятие энрё, воздержание и самоограничение, ценность, за которую всегда ратовала мама, так вот, потребовалось очень много энрё, чтобы удержаться и не съесть порцию папы.
Мама ковырялась в еде, то и дело поглядывая в окно, хотя было уже слишком темно, чтобы разобрать, кто там внизу идет.
Я царапнула ложкой по тарелке, убедиться, что соуса не осталось. Из-за того, что папы за столом не было, мама не могла спокойно насладиться ужином.
– Пойду-ка спрошу Харриет. Может, она что-то знает.
Я спустилась на второй этаж и постучалась в дверь. Послышался шорох и, кажется, приглушенные голоса, прежде чем дверь приоткрылась на дюйм, явив правый глаз Харриет.
– А, это ты, Аки, – сказала она.
Я думала, Харриет меня впустит, но она встала, всем телом перекрыв дверную щель. Вообще говоря, я мало что о ней знала – жила ли она с родителями, была замужем или имела парня.
– Простите, но я хотела узнать, не видели ли вы моего отца сегодня в агентстве.
– Мне очень жаль, но пока ничего не выходит.
Я нахмурилась, и Харриет выразила лицом сожаление, что раскрыла некую информацию, чего ей, судя по всему, делать не следовало.
– Трудно подыскать работу мужчине старше пятидесяти, у которого английский язык не родной, – объяснила она. – На производстве такие не нужны. А домохозяйки не хотят мужчин-иссеев у себя дома. Вы же понимаете.
– Значит, он работы не получил?
Харриет поколебалась, прежде чем признать:
– Нет.
– Дело в том, что он все еще не пришел домой, вот почему мы заволновались.
– Надо же. Кажется, он ушел из агентства часа в три.
Это было больше четырех часов назад.
Харриет извинилась, что у нее срочные дела, и закрыла дверь. “Молоко выкипело”, – услышала я мужской голос. Кого она там скрывала?
Вернувшись к себе, я решила маме соврать. Сказала, что папа пошел на собеседование.
– Может, его все-таки наймут, – вздохнула мама, поднося ко рту полную ложку риса.
Позже, за мытьем посуды, я постаралась отвлечься мыслями о Чикаго. Сколько ни изучала я карту города, все равно не очень-то хорошо представляла, как он устроен. В Чикагской гавани находились особые достопримечательности – музей естественной истории Филда, лагуна, Грант-парк, Институт искусств. Дальше на север – пляжи и Линкольн-парк с зоопарком и полями для гольфа. Все толковали о “Луп”, “Петле”[3], но я так и не достигла еще четкого понимания, что уж такого петлистого в центре города.
Больше всего меня впечатляла широкая и мощная река Чикаго, совсем не похожая на речку Лос-Анджелес, вялую струйку в бетонных берегах. Река Чикаго, напротив, прорезая самые элегантные и дорогие районы, утверждала свое господство. Никто не собирался заточать ее воды в бетон, и за это я реку уважала.
Чикаго делился на этнические кварталы, совсем не обязательно обозначенные на моей складной карте. Среди них был Уэст-Таун – польский район, где жила Нэнси, потом греческий, немецкий и итальянский районы. Чернокожие и ирландцы жили в Саутсайде, но в разных его частях. В Чикаго был даже Чайна-таун; китайский ресторан, в который Рой обещал меня повести, славился своими паккай и чоу-мейн. У меня слюнки потекли, так захотелось прямо сейчас отведать кисло-сладкой свинины с лапшой.
Я велела маме полежать, пока я приберусь. С тех пор как мы приехали в Чикаго,
