За этими разговорами его и застал часовой.
Они стали оживленно шептаться.
Потом Бийо послал за Друэ.
Разговор продолжался втроем — такой же негромкий и оживленный, с такой же чрезмерной жестикуляцией.
После этого Бийо и Друэ отправились к смотрителю почтовой станции, другу Друэ.
Тот приказал оседлать двух коней, и десять минут спустя Бийо уже мчался по дороге на Реймс, а Друэ ехал в Витри-ле-Франсуа.
Наступило утро; от вчерашнего эскорта осталось не более шестисот человек, самых ожесточенных или самых уставших; они провели ночь под открытым небом на принесенных жителями охапках соломы. Отряхиваясь в первых лучах восходящего солнца, они видели, как двенадцать человек в военной форме вошли в интендантство, а минуту спустя выбежали во двор.
В Шалоне была расквартирована рота гвардейцев Вильруа; двенадцать человек из них еще оставались в городе.
Они только что получили приказания от Шарни.
Граф велел им быть на конях, в полной форме, у церкви к моменту выхода из нее короля.
Они спешили подготовиться к этому маневру.
Как мы уже сказали, не все крестьяне, составлявшие накануне эскорт короля, разошлись вечером из-за усталости; утром они стали подсчитывать расстояние: одни из них оказались в десяти, другие — в пятнадцати льё от родного дома. Сотни две крестьян отправились домой, несмотря на настойчивые уговоры товарищей остаться.
Самых стойких недругов короля оказалось сотни четыре, самое большее — человек четыреста пятьдесят.
Столько же, если не больше, было национальных гвардейцев, сохранивших преданность королю, не говоря о гвардейцах короля и офицерах, которых предстояло набрать, — нечто вроде священного батальона, готового на любой риск ради монарха.
Кроме того, как уже было сказано, город питал симпатии к аристократам.
Уже с шести часов утра горожане, наиболее преданные делу спасения монархии, были на ногах и собрались во дворе интендантства. Шарни и гвардейцы находились среди них и тоже чего-то ждали.
Король встал в семь часов и приказал объявить, что намерен пойти на мессу.
Отправились на поиски Друэ и Бийо, чтобы передать им желание короля, но ни того, ни другого не нашли.
Таким образом, ничто не препятствовало исполнению желания короля.
Шарни поднялся к королю и доложил ему, что оба командующих эскортом отсутствуют.
Король обрадовался этому сообщению, но Шарни с сомнением покачал головой: если он и не знал Друэ, то уж Бийо-то он знал.
Впрочем, все предвещало удачу. Улицы были полны народу, и было нетрудно заметить, что все население городка относилось к королю с симпатией. Пока ставни в спальнях короля и королевы оставались притворены, толпа оберегала сон пленников: люди двигались молча и на цыпочках; собралось так много людей, что в толпе почти растворились те четыреста человек из соседних деревень, которые так и не захотели вернуться по домам.
Как только ставни в комнате венценосных супругов распахнулись, раздались громкие крики: «Да здравствует король!» и «Да здравствует королева!»; их величества, не сговариваясь, появились каждый на своем балконе.
Снова грянули единодушные приветствия, и обреченные король и королева последний раз в своей жизни могли потешить себя иллюзией.
— Ну, все идет хорошо! — заметил Людовик XVI, обращаясь со своего балкона к Марии Антуанетте.
Королева устремила глаза к небу, но промолчала.
Но вот колокольный звон возвестил о том, что церковь открыта.
В это же время Шарни тихо постучался в дверь.
— Да, граф, я готов, — отозвался король.
Шарни бросил на короля быстрый взгляд; тот был спокоен и почти тверд; он уже столько выстрадал, что можно было подумать, будто вследствие перенесенных страданий он избавлялся от присущей ему нерешительности.
Карета ждала у дверей.
Король, королева и члены королевской семьи сели в экипаж; их окружала толпа, не меньшая, чем накануне; но вместо того чтобы оскорблять пленников, эти люди ждали от них слова, взгляда, были счастливы возможностью прикоснуться к одежде короля, горды позволением коснуться губами платья королевы.
Три офицера заняли свои прежние места на козлах.
Кучеру приказали ехать в церковь, и он беспрекословно повиновался.
Да и кто мог бы отменить этот приказ, если обоих командующих эскортом по-прежнему не было?
Шарни пристально огляделся по сторонам, но не увидел ни Бийо, ни Друэ.
Прибыли в церковь.
Эскорт крестьян окружил карету, как и накануне; но с каждой минутой прибывало все больше солдат национальной гвардии: на углу каждой улицы они появлялись целыми ротами.
Подъехав к церкви, Шарни увидел, что может рассчитывать на шестьсот человек.
Для королевской семьи были приготовлены места под балдахином; хотя было всего восемь часов, священники начали торжественное богослужение.
Шарни это заметил; он ничего так не боялся, как опоздания: оно могло оказаться смертельным для надежд, которым он позволил снова себя увлечь. Он велел предупредить священника, что служба должна продолжаться не более четверти часа.
— Я понимаю и молюсь Господу о ниспослании их величествам счастливого путешествия! — таков был ответ.
Служба была окончена точно в указанное время, однако Шарни так торопился, что раз двадцать вынимал часы; король тоже не мог скрыть своего нетерпения; королева, стоя на коленях между своими детьми, склонила голову на подушку молитвенной скамеечки; мадам Елизавета стояла словно мраморное изваяние, безмятежная и просветленная: то ли потому, что ее не посвятили в планы, то ли оттого, что она уже передала жизнь брата и свою собственную жизнь в руки Господни и теперь ни о чем не беспокоилась.
Наконец священник, обернувшись, произнес сакраментальные слова: «Ite, missa est»[34].
И спустившись по ступенькам алтаря с дароносицей в руке, он благословил короля и королевскую семью.
Те в ответ поклонились и на мысленное пожелание священника ответили шепотом: «Amen».
После этого они пошли к выходу.
Все, кто был во время мессы вместе с ними в церкви, опустились на колени, когда королевская семья проходила мимо; губы их беззвучно шевелились, но нетрудно было догадаться, чего они желали королю и его семейству.
У выхода из церкви стояли в ожидании десять или двенадцать всадников.
Роялистский эскорт становился огромным.
Однако было очевидно, что крестьяне с их грубыми желаниями, с их оружием, не таким смертоносным, может быть, как оружие горожан, но более устрашающим — у трети из них были ружья, у остальных вилы и пики, — могли в решительную минуту одержать верх.
