Это не могло не тревожить Шарни; желая подбодрить короля, от которого ждали распоряжений, граф наклонился к нему и сказал:
— Смелее, государь!
Король решился.
Он выглянул в окошко кареты и, обратившись к окружавшим ее людям, проговорил:
— Господа! Вчера в Варенне надо мною было совершено насилие: я приказал отвезти меня в Монмеди, а меня силой отправили в восставшую столицу; но вчера я находился в стане мятежников, сегодня же я оказался среди верноподданных и потому повторяю: в Монмеди, господа!
— В Монмеди! — крикнул Шарни.
— В Монмеди! — подхватили гвардейцы роты Вильруа.
— В Монмеди! — повторили вслед за ними солдаты национальной гвардии Шалона.
Все хором провозгласили: «Да здравствует король!»
Карета повернула за угол и поехала той же дорогой, по которой прибыла вчера.
Шарни не сводил глаз с деревенских жителей; в отсутствие Друэ и Бийо ими командовал гвардеец, накануне стоявший на часах у двери в королевскую спальню; он приказал своим людям молча следовать за каретой, а их мрачный вид свидетельствовал о том, что им это изменение маршрута не очень нравится.
Итак, крестьяне пропустили вперед всех солдат национальной гвардии и повалили вслед за ними, образуя арьергард.
В первых его рядах шли крестьяне, вооруженные пиками, вилами и косами.
За ними шагали примерно полтораста человек, имевших при себе ружья.
Этот маневр, исполненный с такой четкостью, словно то были солдаты регулярной армии, обеспокоил Шарни; однако он не мог воспротивиться ему и, сидя на своем месте, не имел возможности даже просто потребовать объяснений.
Впрочем, очень скоро все и так объяснилось.
По мере того как карета приближалась к городской заставе, сквозь шум колес, гул толпы и крики эскорта стал доноситься какой-то грохот.
Шарни вдруг побледнел и, опустив руку на колено сидевшего рядом с ним телохранителя, проговорил:
— Все пропало!
— Почему? — спросил тот.
— Вы не узнаете этот шум?
— Похоже на барабанный бой… И что же?
— Сейчас сами увидите! — отозвался Шарни.
В это время карета выезжала на площадь.
На эту площадь выходили две улицы: одна была дорогой на Реймс, другая — на Витри-ле-Франсуа.
По обеим этим улицам двигались большие отряды солдат национальной гвардии с развернутыми знаменами и барабанами.
Один отряд насчитывал примерно тысячу восемьсот человек, другой — от двух с половиной до трех тысяч.
Отрядами командовали два всадника.
Одним из них оказался Друэ, другим — Бийо.
Шарни достаточно было увидеть, откуда движутся эти отряды, чтобы ему все стало ясно.
Необъяснимое до сих пор отсутствие Друэ и Бийо теперь было более чем понятно.
Несомненно, они были предупреждены о готовившемся в Шалоне заговоре и отправились: один — чтобы поторопить прибытие национальной гвардии Реймса, другой — чтобы позвать на подмогу национальную гвардию из Витри-ле-Франсуа.
Действовали они согласованно и прибыли вовремя.
Они приказали своим людям остановиться и полностью оцепили площадь.
Потом без дальнейших околичностей солдатам было приказано зарядить оружие.
Кортеж остановился.
Король выглянул из окна кареты и увидел, что Шарни, поднявшись во весь рост, сильно побледнел и стиснул зубы.
— Что случилось? — спросил король.
— Случилось то, государь, что наши враги получили подкрепление и теперь, как видите, заряжают ружья, а позади солдат шалонской национальной гвардии стоят уже готовые к бою крестьяне.
— Что вы обо всем этом думаете, господин де Шарни?
— Я полагаю, ваше величество, что мы оказались меж двух огней! Впрочем, если вы захотите, вы проедете, государь; правда, трудно сказать, далеко ли вашему величеству удастся уехать.
— Хорошо, — сказал король, — вернемся.
— Это окончательное решение вашего величества?
— Господин де Шарни! За меня и так уже пролито немало крови, и я горько ее оплакиваю. Я не хочу, чтобы пролилась еще хоть одна капля… Вернемся.
При этих словах к дверце подбежали два телохранителя; за ними подоспели гвардейцы из роты Вильруа. Храбрые и пылкие воины жаждали вступить в бой с третьим сословием, но король еще решительнее повторил свой приказ.
— Господа! — громко и властно проговорил Шарни. — Мы возвращаемся, такова воля короля!
Он сам взял лошадь под уздцы и развернул тяжелую карету.
При выезде на парижскую дорогу шалонская национальная гвардия стала не нужна и уступила место крестьянам, а также солдатам отрядов национальной гвардии Витри и Реймса.
— Вы считаете, что я правильно поступил, мадам? — спросил Людовик XVI у Марии Антуанетты.
— Да, государь, — отвечала та. — А вот господин де Шарни, как мне кажется, чересчур охотно с вами согласился…
И королева впала в мрачное раздумье, совсем не относящееся к тому ужасному положению, в каком они оказались.
VI
КРЕСТНЫЙ ПУТЬ
(Продолжение)
Королевская карета медленно катила по парижской дороге; короля охраняли все те же двое угрюмых людей, заставившие его вернуться. Между Эперне и Дорманом Шарни, благодаря своему немалому росту и высоким козлам, увидел экипаж, запряженный четверкой мчавшихся во весь опор почтовых лошадей.
Шарни сейчас же догадался, что он везет важное сообщение или значительное лицо.
И действительно, когда экипаж поравнялся с авангардом эскорта, сидевшие в нем люди обменялись двумя-тремя словами с солдатами и в рядах авангарда образовался проход, а солдаты взяли на караул.
Королевская берлина остановилась, послышались громкие крики.
Все хором скандировали: «Да здравствует Национальное собрание!»
Экипаж, кативший со стороны Парижа, подъехал к королевской берлине.
Оттуда вышли три господина, двое из которых были совершенно незнакомы августейшим пленникам.
Третьего королева узнала, когда голова его показалась в окне экипажа, и она шепнула Людовику XVI на ухо:
— Господин де Латур-Мобур, тень Лафайета!
Покачав головой, она прибавила:
— Нам это не предвещает ничего хорошего.
Из троих вновь прибывших вперед вышел самый старший и, резким движением распахнув дверцу королевской кареты, объявил:
— Я — Петион, а это — господа Барнав и Латур-Мобур, посланные вместе со мной Национальным собранием для эскорта, чтобы разгневанный народ не учинил над вами самосуда. Потеснитесь же и дайте нам место.
Королева метнула в депутата от Шартра и двух его товарищей такой высокомерный взгляд, на какой была способна только гордая дочь Марии Терезии.
