что-то, что, возможно, уже потеряно.
Родной. Но чужой.
— Привет, — его голос был низким, хриплым, будто он давно не спал.
— Привет.
Они остались стоять. Между ними было несколько шагов, но казалось, что пропасть. Алексей понял это и не стал делать попыток приблизиться.
— Спасибо, что пришла.
Она кивнула, но не ответила.
Он сделал шаг вперёд, но она отпрянула, словно от удара.
— Не приближайся, — её голос сорвался. — Мне больно даже дышать рядом с тобой. Ты хотел встречи? Говори.
— Я не помню ту ночь, но… анализы пришли… В моей крови нашли следы вещества, которое вызывает сильную сонливость и провалы в памяти. По сути, меня просто выключили на несколько часов, подмешав препарат в тот вечер. — Он говорил ровно, но она слишком хорошо его знала — за этой сдержанностью скрывался глухой, сдерживаемый гнев.
Её взгляд не изменился. Пустой, словно она слушала это не о нём, а о каком-то незнакомце.
— Сергей всё проверил, подключил своего знакомого детектива. — Его голос стал чуть жёстче. — Это не оправдание, я знаю. Просто хочу, чтобы ты знала правду.
Она усмехнулась — коротко, горько.
— И что это меняет?
Алексей закрыл глаза на секунду, стиснул зубы, но затем снова посмотрел на неё. В этом взгляде была отчаянная любовь, которая прожигала её насквозь.
— Ничего. — Он сжал пальцы в кулак. — Я виноват. Я сам дал ей место и возможность наследить в моей жизни. Не пресёк вовремя, не убрал её из компании. Это моя ошибка, о которой я буду жалеть всю жизнь. Я знаю, что мне нет оправданий. Но ты должна знать, как всё было.
Она глубоко вдохнула, пытаясь сохранить спокойствие.
— Алексей… Мне жаль, правда. Но я не могу. Я не могу тебя простить. Поздно.
Он закрыл глаза на секунду, словно пытался собраться. Он знал, что услышит это, но чёрт возьми, подготовиться к этой боли было невозможно.
Он шагнул ближе, не давая ей отступить, заполняя собой пространство между ними.
— Нет. — Его голос звучал низко, напряжённо, а в глазах вспыхнула необузданная решимость. — Пока ты стоишь передо мной и дрожишь, пока в твоих глазах боль, а не равнодушие… Пока ты чувствуешь — нет, Ира, не поздно.
Она скривила губы в невесёлой усмешке.
— И что ты предлагаешь? Закрыть глаза? Сделать вид, что ничего не было?
— Нет. — Он качнул головой. — Я не прошу тебя забыть. Я не прошу тебя простить. Я и сам не могу себя простить. Я прошу дать мне шанс доказать, что я всё ещё твой. Что ту ночь украли у меня и у тебя, у нас.
Она не ответила, но губы её дрогнули. Алексей заметил.
— В моей душе и в моём сердце есть только ты, — его голос стал тише, но в нём звучала такая искренность, что на мгновение она ощутила дрожь. — Я не откажусь от тебя. От детей. Я приму любые твои условия. Развод? Хорошо. Всё будет так, как ты хочешь, как ты решишь. Только не вычеркивай меня. Не гони меня совсем.
Она посмотрела на него. Глаза её блестели, дыхание сбилось, но она постаралась взять себя в руки.
Он провёл рукой по волосам, и в этот момент она увидела: на его запястье болталась её резинка для волос. Та самая, растянутая, старая, но удобная и любимая, которой она поднимала волосы наверх перед сном. Он всегда ворчал на неё за то, что её завязки были повсюду — на краю раковины, на тумбочках, на его рабочем столе, в машине, даже однажды в кармане его рубашки, — а теперь носил на запястье. Будто талисман.
Её сердце сжалось, но она заставила себя не показать это. Он не заметил её взгляда, не понял, что она увидела. А она не сказала ни слова.
— Я нанял охрану. — Его голос был твёрдым. — Просто чтобы ты не пугалась. Никто не будет вмешиваться в твою жизнь, но я не позволю, чтобы ты или дети остались без защиты, пока не выясню, кто и что за этим стоит. Ты можешь ненавидеть меня. Я это заслужил. Но я не уйду. Я буду рядом, на любых условиях.
— Тогда так. — Она глубоко вдохнула. — Я вернусь домой. Но не к тебе. Ты сможешь приезжать к детям. Но мы… мы не вместе.
Он кивнул, хотя в глазах мелькнула боль. Но он принял её решение. Потому что другого выхода не было.
Ирина развернулась, пошла обратно, чувствуя его взгляд на своей спине. В груди горело огнём. София ждала возле машины, ничего не спрашивала. Она просто открыла дверцу.
На следующее утро она вернулась в их общий дом.
Прошло две недели с момента их встречи в парке. Острая боль притупилась, но раны не зажили. Ирина больше не плакала ночами, но внутри всё ещё зияла пустота. Она училась жить заново — без Алексея. Но жить и чувствовать — две разные вещи.
Каждое утро начиналось одинаково. Проснуться. Подняться. Позаботиться о детях. Ощущение пустоты стало привычным, почти неразличимым, но временами накатывало так резко, что приходилось сжимать зубы, чтобы не разрыдаться прямо посреди кухни.
Тёма постепенно обретал прежнюю живость — смеялся, играл, болтал без умолку. Но иногда замирал, словно что-то вспоминая, и в его взгляде мелькала тень задумчивости. Он больше не спрашивал о папе так часто, но когда Алексей приезжал, бросался к нему с восторгом. В эти моменты Ирина ощущала, как внутри что-то болезненно сжимается.
Аня росла, всё активнее познавая мир. Колики, мучившие её по ночам, наконец-то прошли, и теперь малышка спала спокойнее. Ирина постепенно вводила прикорм, дополняя грудное вскармливание смесями, и это ощущалось как ещё один шаг в новую реальность — без него.
Днём заботы спасали её от тяжёлых мыслей, но с наступлением ночи, когда дом погружался в тишину, одиночество накатывало с новой силой, заполняя собой всё пространство. Лежа в темноте, Ирина слушала ровное дыхание детей и снова и снова пыталась понять, в какой момент всё пошло не так.
Осень вступила в свои права, и начался учебный год. Тёма пошёл в детский сад. Алексей настоял на том, чтобы лично отводить сына по утрам, а она забирала его после обеда. Ирина не возражала. Каждый раз, видя, с каким нетерпением сын выбегает к отцу, её сердце наполнялось противоречивыми чувствами.
Алексей приезжал к детям каждый день. Тёма с радостью бросался к нему, рассказывал новости, показывал игрушки. Аня, ещё слишком маленькая, тянулась к нему, цеплялась крошечными пальчиками за его руки. Каждый раз, когда он задерживался у порога перед
