поджидала меня в приемной и с бодрой улыбкой наблюдала, как я пытаюсь собраться в кучу.
– Готова? Честно говоря, я так взволнована. Мне столько раз доводилось проверять, как там дети, которых я пристраиваю в приемные семьи, но я впервые чувствую такую надежду и волнение. Хейли, тебе будет здорово в этой школе.
Я скованно улыбнулась в ответ.
Энн просияла еще больше, на щеках появились ямочки.
– Ты со всем справишься, Хейли. Иди и заведи нормальных друзей. Постарайся пожить обычной жизнью старшеклассницы, ладно? – Мне на плечи легли теплые руки, а потом она притянула меня в объятия. Я тут же застыла. Меня удивило признание директора Уолтона, что он возлагает на меня большие надежды, но Энн умудрилась вырвать у него пальму первенства. Пока я моталась по приемным семьям, успела сменить трех соцработников и всех ненавидела. А вот Энн, кажется, была ничего.
Не знаю, действительно ли ей было до меня дело, но, кажется, после объятия это было не так важно.
– Спасибо, – пробормотала я, когда она отстранилась. Я почувствовала, как слабеют внутренние щиты, стены, выстроенные мной, чтобы отгородиться от мира, и слегка покраснела. Ни к кому не привязывайся, Хейли. Она – всего лишь соцработник.
Точно. Возвращаемся в привычный режим, где всех надо держать на расстоянии вытянутой руки.
– Что ж, ладно, я загляну к тебе как-нибудь на недельке. Дай знать, если что-нибудь понадобится, хорошо? Не важно, во сколько. Позвони мне. Мой номер у тебя есть.
Ответом ей послужил неохотный кивок. Энн развернулась на каблуках и вышла из кабинета, а мне не хватило духу сказать, что, хотя ее номер у меня есть, у меня нет мобильного телефона, а я ни за что не попрошу Джилл или Пита дать мне позвонить по городскому телефону. Пит, скорее всего, попросит что-нибудь взамен, и ха-ха, простите, но нет, благодарю.
Миниатюрная дама за столом в приемной выдала мне расписание уроков и карту школы, а потом проводила на первое занятие – урок американской литературы и поэзии. Уж явно лучше, чем в «Оукленд-Хай», где нас учили писать пятистраничные эссе о рассказе, который я прочла еще в седьмом классе.
Сердце грохотало в груди, и я рвано выдохнула. Не думала, что могу так нервничать. Я уже столько раз успела побывать новенькой в школе, должна была подготовиться к этому моменту. Если мне что и удавалось, так это изображать храбрость перед лицом сверстников. Я в совершенстве овладела умением расправлять плечи, выпрямляться в полный рост. А теперь меня будто что-то пожирало изнутри. Храбрость мне изменяла. Я стояла на краю обрыва и смотрела в пучину страха и унижения. Вспомнит ли меня Кристиан? Хоть кто-нибудь вспомнит? В средней школе я не пользовалась популярностью, но разве в этом возрасте хоть кто-то популярен? Все мы были неловкими, страдали от переходного возраста и пытались найти свое место. Может, меня по средней школе мало кто помнил, но вот моих родителей точно.
Я помнила, как все было устроено в таких семьях. Знала, что общественная иерархия в городе определяла место в пищевой цепочке. К черту естественный ход вещей – мир здесь вращался не вокруг своей оси, а вокруг богатеев. И я была одной из них. А теперь нет.
Дверь распахнулась, и у меня замерло сердце. Секретарша подтолкнула меня вперед и что-то пробормотала преподавателю. Я не сводила глаз с зеленой доски и старалась не смотреть на тех, кто сидел в классе. Несколько раз перечитала надпись «Поэты двадцатого века. Сильвия Плат[2]», а мысленно снова и снова твердила себе: «Если покажешь им, что боишься, тебя сожрут живьем». Кроме того, взглянув в лицо новым одноклассникам, я точно не смогу сохранить бесстрастное выражение лица. Сначала надо было твердо встать на ноги. Тревожная девочка-паникер внутри меня отчаянно пыталась найти хоть какой-то якорь, за который можно зацепиться. Именно этим я и занялась. Скользнула взглядом по классу и тут же нашла того, кого искала.
Кристиан Пауэлл. В прошлом – мой лучший друг. Наши взгляды встретились, и во мне подобно подсолнуху на солнце расцвела надежда. Глаза у него были все того же оттенка серого – цвета грозового неба, взгляд остался таким же суровым, но благодаря ему я всегда могла обрести опору. А потом он сощурился, отчего и без того резко очерченная челюсть стала, кажется, еще острее. Преподаватель назвал мое имя, и лицо Кристиана застыло подобно каменной маске.
– Класс, это Хейли Смит. Она у нас новенькая. Пожалуйста, проявите к ней гостеприимство и предложите помощь, если понадобится.
Весь класс замолчал. Никто не пробормотал ни слова. Кажется, никто даже не дышал. Кроме Кристиана. Он прямо-таки кипел от ярости. Сжал кулаки что есть силы. Мне захотелось развернуться на каблуках и вернуться в «Оукленд-Хай».
Но я стала другим человеком. Я больше ни перед кем не склонялась.
Добро пожаловать в «Инглиш-Преп», Хейли.
Глава 2
Кристиан
День сегодня обещал быть чертовски удачным. Это я понял, как только проснулся утром и стащил свою сонную задницу вниз, надеясь завладеть остатками кофе с предыдущего дня, а меня ждал свежезаваренный кофейник. Запах чувствовался аж с лестницы, так что расстояние с вершины лестницы до кухни я преодолел в рекордное время. Меня так ослепила потребность в глотке божественного напитка, что я только в самый последний момент заметил отца. Он сидел за большим кухонным столом, которым теперь пользовались редко, устроив перед собой ноутбук.
– Доброе утро, сын, – произнес он. Я не повернулся, продолжая наливать кофе в начищенную до блеска кружку. А начистил ее… ой, точно, я сам. Тут ведь больше никто ничего не делает.
Я пробормотал что-то нечленораздельное в ответ, но внутри у меня все так и затряслось. Раз отец был дома, значит, я мог хоть на денек сложить родительские полномочия. Не надо было возвращаться наверх и вытаскивать Олли из постели, ждать этого медлительного говнюка, который с похмелья потащится в душ, наверняка подрочить, чтобы потом из-за него мы опоздывали в школу. Значит, этим утром я мог попросту уйти без него. И пусть отец хоть денек побудет родителем – это же такое славное занятие. Пусть сам отвезет Олли в школу.
– Что привело тебя в наши края? – спросил я, не поворачиваясь.
В комнате воцарилась тишина. Я был уверен, что отец чувствует либо злость, либо вину. Может, даже и то и другое.
Я уже привык, что он без конца меня подводит. Его никогда не было рядом, он вечно
