В Авиньоне возмездие следует сразу за изменой: предателя убивают.
И Патрис был убит.
Из кого же состояла армия, представлявшая профранцузскую партию?
Из крестьян, грузчиков, дезертиров.
Стали искать человека из народа, способного возглавить народную армию.
И такой человек вроде бы нашелся: его звали Матьё Жув; сам себя он называл Журданом.
Он родился в Сен-Жюсте, недалеко от Пюи-ан-Веле́; сначала был погонщиком мулов, затем солдатом, потом содержал в Париже кабачок.
В Авиньоне он торговал мареной.
Это был хвастун и лжец, кичившийся убийствами и прочими преступлениями.
Он размахивал огромной саблей и рассказывал, что именно этой саблей срубил голову коменданту Бастилии, а 6 октября — двум королевским гвардейцам.
То ли смеха, то ли страха ради к самозваному имени Журдан народ прибавил прозвище Головорез.
Дюпра, Менвьель, Лекюйе и их командующий Журдан Головорез достаточно долго были хозяевами города, и страх перед ними у жителей стал понемногу проходить.
Против них зрел тайный и широкий заговор, умело организованный и коварный, как все заговоры, которые готовили духовные лица.
Было решено разжечь религиозные страсти.
Жена одного из французских патриотов разрешилась безруким младенцем.
Поползли слухи о том, что этот патриот, вынося ночью серебряного ангела из церкви, сломал ему руку.
Ребенок-калека был не что иное, как небесная кара.
Несчастный отец был вынужден скрываться; его разорвали бы в клочья, даже не полюбопытствовав, из какой церкви он украл ангела.
Но, разумеется, главная роль в покровительстве роялистам, будь они бретонскими шуанами или авиньонскими папистами, принадлежала Деве Марии.
В 1789 году Дева Мария плакала в церкви на Паромной улице.
В 1790 году она появилась в вандейском Бокаже из-за старого дуба.
В 1791 году она разметала армию Дюпра и Менвьеля, дохнув им в лицо градом.
Наконец, в церкви кордельеров она покраснела, от стыда, разумеется, за безразличие жителей Авиньона.
Это последнее чудо, отмеченное главным образом женщинами — мужчины в него не очень-то верили, — достаточно взбудоражило умы, как вдруг Авиньон захватила не менее волнующая новость.
Из города вывезен огромный сундук с серебром.
На следующий день говорили уже не об одном, а о шести сундуках.
Еще через день это были восемнадцать тюков.
Что за серебро находилось в этих восемнадцати тюках?
Вещи из ломбарда, которые профранцузская партия, покидая город, увозила, по слухам, с собой.
Эта новость пронеслась над городом подобно урагану; это был знаменитый зу-зу, поднимающийся во время народных волнений и напоминающий нечто среднее между рычанием тигра и шипением змеи.
В Авиньоне царила такая нищета, что каждый что-нибудь да закладывал в ломбард.
Какую бы малость ни заложил самый бедный из жителей, он считал себя разоренным.
Богатый разоряется, теряя миллион, а нищий — лохмотья: все в жизни относительно.
Было воскресное утро 16 октября.
Крестьяне окрестных деревень пришли в город к мессе.
В те времена все ходили с оружием; итак, все крестьяне были вооружены.
Таким образом, момент был выбран удачно; кроме того, все было правильно рассчитано.
Ведь речь не шла ни о профранцузской партии, ни об антифранцузской партии: существовали воры, совершившие возмутительное преступление, обокравшие бедняков!
Толпа все прибывала к церкви кордельеров: крестьяне, горожане, ремесленники, грузчики, кокарды белые, красные, трехцветные — и все требовали, чтобы сию минуту, без промедления, муниципалитет дал им отчет в своих действиях через посредство своего секретаря Лекюйе.
Почему народный гнев был обращен на Лекюйе?
Это неизвестно. Когда у человека должны насильственно отнять жизнь, в его судьбу словно вмешивается сам рок.
Неожиданно в церковь привели Лекюйе.
Он прятался в муниципалитете, но его узнали, он был арестован, и не просто арестован, а, подгоняемый кулаками, пинками, палками, был приведен в церковь.
Очутившись в церкви, несчастный, сильно побледнев, но сохраняя, однако, хладнокровие, поднялся на кафедру и попытался оправдаться.
Это было нетрудно — достаточно было сказать: «Отоприте и покажите ломбард народу, и все увидят, что вещи целы».
Но он начал так:
— Братья! Я уверовал в необходимость революции, я всю свою власть употреблял на достижение ее целей…
Ему не дали договорить — очень уж боялись, что он оправдается.
Поднялся страшный зу-зу, резкий, как мистраль.
Какой-то грузчик вскарабкался вслед за секретарем на кафедру и сбросил его своре на растерзание.
Толпа с улюлюканьем поволокла его к алтарю.
Нужно было непременно перерезать революционеру глотку на алтаре, чтобы жертва была угодна Деве Марии, во имя которой все и было затеяно.
На клиросе несчастный вырвался из рук убийц и укрылся за креслом.
Чья-то милосердная рука подала ему туда письменные принадлежности.
Он должен был изложить на бумаге то, что не успел сказать.
Благодаря этой нечаянной помощи он мог передохнуть.
Совершенно случайно в той церкви оказался бретонский дворянин, направлявшийся в Марсель; он проникся к несчастному жалостью. Со свойственными всем бретонцам отвагой и упрямством, он решил его спасти; несколько раз он отводил палки и ножи, готовые поразить несчастную жертву, со словами: «Господа! Именем закона!», «Господа! Во имя чести!», «Господа! Во имя человеколюбия!»
Тогда ножи и палки обратились против него самого; однако он продолжал, несмотря на сыпавшиеся со всех сторон удары, прикрывать несчастного Лекюйе собственным телом и кричал: «Господа! Во имя человеколюбия!»
Наконец толпе надоело так долго ждать добычу; убийцы схватили дворянина и потащили вешать.
Но какие-то три человека выручили его, крикнув:
— Сперва разделаемся с Лекюйе! Этот от нас никуда не денется!
Толпа согласилась с этим справедливым доводом и выпустила бретонца.
Ему удалось спастись.
Его звали г-н де Розели.
Лекюйе не успел дописать объяснения; но даже если бы и успел, никто не стал бы читать его записку: слишком громко все галдели.
Среди всеобщего шума Лекюйе приметил за алтарем небольшую дверь: если он успеет добежать до этой двери, возможно, ему удастся спастись!
Он бросился к ней, когда все думали, что он уже раздавлен ужасом.
Лекюйе был всего в нескольких шагах от двери; убийцы были захвачены врасплох; однако у подножия алтаря какой-то ткач так сильно ударил его палкой по голове, что палка переломилась пополам.
