— Для бывших депутатов, — отвечал архитектор.
— О-о! — пробормотал Верньо. — Что это значит? Какой-то цензурный комитет! Законодательное собрание — это палата представителей нации или школьный класс?
— Давайте подождем, — предложил Эро де Сешель, — мы увидим, как поведут себя наши хозяева.
— Придверник! — крикнул Тюрио. — По мере того как они будут входить, говорите им, что в Собрании есть человек, едва не сбросивший коменданта Бастилии вниз со стены, и что зовут его Тюрио.
Спустя полтора года этого человека называли Тю-руа.
Первым же актом нового Собрания было отправление депутации в Тюильри.
Король имел неосторожность выслать вместо себя одного из министров.
— Господа! — объявил тот. — Король не может вас сейчас принять; приходите в три часа.
Депутаты удалились.
— Ну что? — полюбопытствовали остальные члены Собрания, видя, как скоро депутация вернулась назад.
— Граждане, — отвечал один из депутатов, — король не готов, и у нас есть в запасе три часа.
— Отлично! — крикнул с места калека Кутон. — Воспользуемся этими тремя часами. Я предлагаю упразднить титул величество.
В ответ грянуло дружное «ура!»; титул «величество» был единодушно отменен.
— Как же мы будем называть отныне исполнительную власть? — спросил чей-то голос.
— Мы будем ее называть королем французов, — отвечал другой голос. — Это вполне подходящий титул, пусть господин Капет довольствуется им.
Взгляды всех присутствовавших устремились на человека, назвавшего короля Франции господином Капетом.
Это был Бийо.
— Пусть будет король французов! — почти единодушно кричало Собрание.
— Погодите! — остановил Кутон. — У нас есть еще два часа. Я хочу внести еще одно предложение.
— Давайте! — закричали все.
— Я предлагаю, чтобы все встали, когда король войдет, но потом пусть все сядут и наденут шляпы.
Зал словно взорвался: крики одобрения были столь неистовыми, что их можно было принять за возмущение.
Наконец, когда вновь наступила тишина, стало понятно, что все согласны.
Предложение было принято.
Кутон взглянул на стенные часы.
— У нас есть еще час, — сказал он. — Я хочу внести третье предложение.
— Говорите! Говорите! — раздалось со всех сторон.
— Я предлагаю, — продолжал Кутон слащавым голосом, который при случае мог становиться весьма пугающим, — я предлагаю, чтобы для короля поставили не трон, а обычное кресло.
Аплодисменты не дали оратору договорить.
— Погодите, погодите, — поднял он руку. — Я еще не кончил.
Тотчас вновь установилась тишина.
— Я предлагаю, чтобы кресло короля стояло слева от председателя.
— Осторожно! — предупредил кто-то. — Это значило бы не только упразднить трон, но и поставить короля в подчиненное положение.
— А я и предлагаю, — сказал Кутон, — не только упразднить трон, но и поставить короля в подчиненное положение.
В ответ грянула настоящая буря; в этих страшных аплодисментах уже были заключены и 20 июня и 10 августа.
— Итак, граждане, — заметил Кутон, — три часа истекли. Я благодарен королю французов за то, что он заставил себя ждать: мы не потеряли времени даром.
Депутация возвратилась в Тюильри.
На этот раз король их принял, но, видимо, уже решив что-то.
— Господа, — сказал он, — я могу прибыть в Собрание не раньше чем через три дня.
Депутаты переглянулись.
— Стало быть, государь, это произойдет четвертого числа? — уточнили они.
— Да, господа, — отвечал король, — четвертого.
И он повернулся к ним спиной.
Четвертого октября король прислал сказать, что нездоров и придет на заседание седьмого.
Это обстоятельство не помешало, однако, новому Собранию 4-го в отсутствие короля торжественно встретить Конституцию 1791 года, то есть наиболее значительный документ, принятый предыдущим Собранием.
Ее обступили и охраняли двенадцать старейших депутатов Учредительного собрания.
— Отлично! — выкрикнул чей-то голос. — Вот они, двенадцать старцев из Апокалипсиса!
Нес Конституцию архивариус Камю; он поднялся вместе с ней на трибуну и, показав собранию, провозгласил, подобно Моисею:
— Народ! Вот скрижали закона!
Началась церемония присяги.
Все члены Собрания хмуро и равнодушно прошли перед трибуной; многие из них знали заранее, что эта беспомощная конституция не просуществует и года: они присягали ради самой присяги, потому что церемония была им навязана.
Три четверти тех, кто принес присягу, знали, что не сдержат своего слова.
Тем временем слух о трех принятых декретах распространился по всему городу:
Нет более титула «величество»!
Нет более трона!
Обычное кресло по левую руку от председателя!
Это было почти то же, что сказать: «Нет более короля».
Деньги, как всегда, испугались первыми: они невероятно упали в цене; банкиры начали испытывать беспокойство.
Девятого октября предстояло важное изменение.
В соответствии с новым законом более не существовало главнокомандующего национальной гвардией.
Девятого октября Лафайет должен был подать в отставку, и теперь каждый из шести командиров легионов будет по очереди выполнять его обязанности.
Наступил день, назначенный для участия короля в заседании; как помнят читатели, это было седьмое.
Вошел король.
Против всякого ожидания — так велика еще была сила привычки — при появлении короля все не только встали, не только обнажили головы, но и дружно зааплодировали.
Собравшиеся прокричали: «Да здравствует король!»
Однако вслед за тем роялисты, будто бросая вызов новым депутатам, грянули с трибун:
— Да здравствует его величество!
По рядам представителей нации пробежал ропот неудовольствия; все взгляды обратились к трибунам, и стало понятно, что крики неслись с трибун, предназначавшихся для бывших членов Учредительного собрания.
— Хорошо, господа, — произнес Кутон, — завтра мы вами займемся.
Король зна́ком показал, что хочет говорить.
Его выслушали.
Речь, которую он произнес, была составлена Дюпором-Дютертром весьма и весьма искусно и имела огромный успех; она целиком была посвящена необходимости поддержать порядок и сплотиться ради любви к отечеству.
Председательствовал в тот день Пасторе.
Пасторе был роялистом.
Король в своей речи сказал, что нуждается в любви своих подданных.
— Мы тоже, государь, — откликнулся председатель, — нуждаемся в вашей любви!
