Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мандель много раз дежурила у ворот, и скрипачка Зофия Циковяк вспоминает случай, когда они играли джазовую композицию, а заключенные женщины просто не могли уловить ритм, чтобы идти в ногу. Таубер вскочил в строй со своим хлыстом, вместе с другими надзирателями, с хлыстами наголо.
– Затем я увидела ее [Мандель], ту самую, которую я видела в нашей маленькой комнате, тоже среди рядов заключенных, свирепо бьющую их. Тогда меня охватил ужас12.
Циковяк продолжает:
– Когда Мандель вскакивала в строй и начинала избивать людей, нельзя сказать, что она кричала. Это было… Я не могу подобрать слово, которое бы означало что-то большее, чем крик. Это было больше похоже на рев, на поведение животного – неконтролируемое, совершенно неконтролируемое13.
В обязанности оркестра входило также проведение концертов в здании больницы или в санчасти. Большинство женщин были слишком больны, чтобы слышать музыку, а другие не хотели ее слушать. Нередко музыка в больничном корпусе совпадала по времени с выбраковкой в газовые камеры. Музыка подгоняла лагерных служащих, или же отвлекала их от того, чем они на самом деле занимались14. Иногда оркестр также играл по прибытии транспортов с заключенными.
Для молодых музыкантов и их дирижера занятие музыкой в таком месте, как Аушвиц, оказалось суровым моральным испытанием, а для некоторых – и настоящим крестом. Хелена Нивиньская вспоминает о тяжелейших нравственных страданиях.
– Играть музыку в таком месте… Признаки глубокой депрессии были заметны у Альмы Розе и многих других15.
Альма, как и все музыканты, едва выживала. Манька Свальбова сравнила Розе с птицей, которая не может привыкнуть к тому, что ее держат в клетке, и постоянно калечит свои крылья до крови16. Альма вложила свои страдания и страх в работу, в напряженные репетиции и ожидания. Для многих молодых женщин под ее руководством, не привыкших к жесткой дисциплине, которую требует музыка, «физические и умственные усилия, связанные с ежедневными репетициями и выступлениями, были колоссальными». Нивиньская отмечает, что часто случались обмороки, а многие теряли сознание от крайнего физического и нервного истощения, вызванного многодневными репетициями17.
Население лагеря в целом также проявляло огромную неприязнь к оркестранткам, которые находились в лучших условиях. Это стало ежедневной дилеммой для музыкантов: должны ли они защищать себя и играть дальше или отказаться играть и обречь себя на более тяжелую жизнь или смерть? Хелена Нивиньская, близкая подруга Зофии Циковяк, рассказывала, что Зофия до конца жизни мучилась этими вопросами18.
Зофия, которой в лагере было всего восемнадцать лет, искренне любила Альму, ставшую важной фигурой в ее жизни. Спустя пятьдесят с лишним лет в ней осталось много неразрешенных эмоций: вина, печаль, гнев. Зофия вспоминала, как однажды ночью, когда они находились под Lagersperre – запретом покидать бараки, – они с Альмой выскользнули из блока и стояли в его тени, наблюдая за тем, как в лагере отбирали еврейских женщин для отправки в газовые камеры, прекрасно понимая, какая участь их ждет.
– Их везли в открытых грузовиках, голых. Они кричали. Она сказала мне тогда, что не хочет умирать таким бесчеловечным способом19.
Глава 45
«Она становилась красивой»1
Когда Мандель слушала музыку, ее лицо становилось ангельски красивым.
Янина Ленц2
После своих зверств в крематории они пришли к нам.
Зофия Циковяк3
Казалось, Мария черпала силы в оркестре, чтобы заниматься остальными своими обязанностями. Порой после трудного дня, занятого выбраковкой или чем-то еще, она заходила в музыкальный блок и просила сыграть ей, чтобы успокоить нервы. Несколько заключенных заметили, как менялось ее лицо, когда Мария слушала музыку, увлеченно и с удовольствием4.
Когда Мария подходила к оркестровому бараку, перед ней появлялся посыльный с возгласом «Мандель идет!» или «Обер идет!»5. «Когда она входила, от нее веяло опасностью. Уходя, Мария выглядела более расслабленной, довольной. Каким-то образом музыка воздействовала на нее: это была своеобразная форма психотерапии»6.
Иногда Мандель просила Альму сыграть для оркестра какое-нибудь конкретное произведение. В других случаях она просто спрашивала: «Что нового? Что нового может сыграть оркестр?»7. Хелена Нивиньская заметила, что все музыканты знали, что если они сыграют плохо, то рискуют навлечь на себя гнев Марии. «Однажды Мандель бросила палочку в девушку-гречанку, которая не могла освоить произведение. Ее очень расстроила неумелость девочки»8. Музыкальный вкус Марии варьировался от традиционного репертуара, например, Моцарта и Баха, до более сентиментальных и популярных песен. По словам Зофии Циковяк, два произведения, в частности, заставили ее сильно измениться в лице: Mein Peterle и популярное танцевальное Jalousie Tango, где виртуозно солировала скрипка. Когда играла эта музыка, Мандель погружалась в задумчивость, ее лицо смягчалось и становилось отстраненным.
– Что касается остальных произведений, Мандель сидела со спокойным лицом. Затем выражение ее лица становилось более серьезным, сосредоточенным, задумчивым. Она хотела показать свою наслушанность!9
Мандель редко садилась во время выступления, скорее она стояла и слушала, иногда даже не оставалась до конца произведения. Она предпочитала приходить одна, а не с Хёсслером, причем часто рано днем или когда у нее заканчивалась смена10.
– Обычно она приходила до полудня. Поскольку она практически все время работала, то забегала к нам по пути куда-нибудь еще11.
Когда Мандель уходила, им приходилось вставать.
Однажды оркестр подготовил скромное театральное представление. Музыканты сделали маленькие бумажные шляпы и надели их, размахивая флажками и исполняя прощальную песню. Мария очень расстроилась. Скрипачка Зофия Циковяк описывает:
– Ей это не понравилось! Она пошла пятнами [крапивница]. Она подумала, что мы машем ей рукой и хотим, чтобы она ушла12.
Музыканты оркестра обсуждали причины, по которым Мандель поддерживает оркестр. Они сошлись во мнении, что по крайней мере отчасти она использует его ради престижа. Видя, с каким неуважением относятся к Мандель ее подчиненные, они заметили, что Мария ищет пути, чтобы не допускать такого отношения к себе. Она всегда преподносила себя особым образом и выглядела «совершенно интеллигентно»13. «Мандель старалась создать впечатление важности, степенности, недоступности. Она выходила на охоту с суровым выражением лица, поджатыми губами, холодным взглядом. Она носила юбку, носила элегантную форму: она всегда отличалась элегантностью»14.
Циковяк полагает, что покровительство оркестру укрепляло ее чувство самоуважения. Мандель хотела показать остальным: если она разбирается в музыке, значит, она «безупречна»15.
Когда Мандель приводила представителей или высокопоставленных чиновников из Берлина послушать оркестр, она стояла очень гордо, полностью принимая на себя всю заслугу музыкантов. Участники оркестра шептались между
- Иосиф Бродский. Большая книга интервью - Валентина Полухина - Публицистика
- Историческое подготовление Октября. Часть II: От Октября до Бреста - Лев Троцкий - Публицистика
- Загадки, тайны, память, восхищенье… - Борис Мандель - Биографии и Мемуары
- 22 июня. Черный день календаря - Алексей Исаев - Биографии и Мемуары
- Летчик-истребитель. Боевые операции «Ме-163» - Мано Зиглер - Биографии и Мемуары
- Интервью длиною в годы: по материалам офлайн-интервью - Борис Стругацкий - Прочая документальная литература
- Дневник; 2 апреля - 3 октября 1837 г; Кавказ - Николай Симановский - Биографии и Мемуары
- Газета Завтра 221 (60 1998) - Газета Завтра - Публицистика
- Я стану твоим зеркалом. Избранные интервью Энди Уорхола (1962–1987) - Кеннет Голдсмит - Публицистика
- Ради этого я выжил. История итальянского свидетеля Холокоста - Сами Модиано - Биографии и Мемуары / Публицистика