его вырвало еще больше. Он чистый. И он захотел лечь в твою кровать, так что сейчас спит там. Твоя комната рядом с туалетом – это плюс. Но я знаю, что ты рано просыпаешься на работу. Извини. Я беспокоюсь, что у него жар. У вас есть термометр? Что мне делать? Может, заставить его выпить что-нибудь? Я очень волнуюсь, что все испорчу. Кроме того, я поцеловала его в лоб и мне кажется, что я должна сказать тебе об этом, потому что я не знаю, нормально ли это. Я знаю, что он не мой ребенок, но мне показалось, что его нужно утешить и…
– Уилла, – его голос смягчается.
– Да?
– Сделай глубокий вдох.
– Я не хочу. На мне блевотина, и она ужасно пахнет. – Мой голос дрожит, но почему? Такое ощущение, что, после того как я поделилась тревогами с Кейдом, внутри все встало с ног на голову.
– Все в порядке. – Кто бы мог подумать, что такая простая фраза способна меня быстро успокоить. – У него всегда поднимается температура, когда он заболевает. Ты справляешься. Нам повезло, что ты здесь и помогаешь нам. Люк тебя любит. Я бы никогда не упрекнул тебя за то, что ты его утешаешь.
– Хорошо. – Голос срывается, и я моргаю, пытаясь вернуть себе самообладание.
– И вот что тебе нужно будет сделать. Слушаешь?
– Да, – вздыхаю я уже облегченно оттого, что Кейд взял ситуацию под контроль. Он такой надежный – его уверенность привлекает. Он практичен. Он упорно работает. Он решителен.
Он на другом конце провода – и мне уже легче.
– Прежде всего тебе – принять душ. – При других обстоятельствах перспектива того, что Кейд прикажет мне принять душ, привела бы меня в восторг. – Затем подойти к шкафу в холле. Там есть цифровой термометр, так что тебе даже не придется будить Люка, чтобы измерить температуру. Просто направь его на лоб. Там же есть жаропонижающее. Его не так просто пить: – может вырвать, поэтому лучше использовать шприц. Когда Люк проснется, дай немного и посмотри на реакцию. Вода или имбирный эль – маленькими глотками.
– Что значит, когда он проснется? Разве ты не скоро вернешься домой?
Клянусь, я слышу, как он рычит в телефон.
– У нас забор у шоссе, и мы загоняем коров. Я задержусь. В любой другой день я бы уже был в пути, но я не могу оставить их на дороге.
– А что, если я все испорчу? Люк – это не мартини, который можно просто вылить и попробовать смешать снова. – В трубке раздается низкий раскатистый смех Кейда. – Не смейся надо мной!
– Уилла. Ты ничего не испортишь. Ты должна верить в себя. Ты умная. Ты способная. Ты решительная. Я знаю, что ты такая, потому что ты сумела понравиться мне, хоть я и поклялся, что этого никогда не случится.
– Мне принять твои слова за комплимент?
– Ты справишься. Я буду поздно, но я не сомневаюсь в тебе.
– Ну, тогда ты глупее, чем кажешься, – бормочу я.
– Мне принять твои слова за комплимент, Ред? – только и успевает сказать он, прежде чем я вздыхаю и вешаю трубку.
16
Кейд
Когда я подъезжаю к дому, солнце уже скрылось за Скалистыми горами. Я слышу стрекот сверчков, а в нескольких комнатах в доме зажжен свет.
У меня хреновое настроение. С коровами я справляюсь. Ковбои – вот кто меня бесит. Порой мне кажется, что было бы эффективнее управлять ранчо в одиночку. У меня не будет времени на ребенка и семью, но, по крайней мере, мне не придется слушать, как кучка чурбанов ведут поэтичные разговоры о моей сексуальной няне.
Я сказал Баки, что если его челюсть продолжит двигаться, то я ее сломаю.
Эти придурки лишь рассмеялись и начали стебать меня по поводу моей влюбленности.
– Тили-тили-тесто,
Кейд и няня вместе
Поехали купаться,
Стали целоваться.
Уроды.
Я сказал, что они все могут считать себя безработными, но они лишь громче захохотали.
Закрыв дверь пикапа как можно тише, чтобы никого не разбудить, я направляюсь к входной двери, прогоняя охватившую меня тревогу. Беспокойство. Смятение. Я не хочу входить в этот дом никем другим, кроме как тем, кто им нужен.
Все же я надеюсь, что когда войду, Уилла уже проснется. Ее дрожащий голос, доносящийся из трубки, преследовал меня всю ночь. В голове не укладывается, как такая самодостаточная женщина может так сильно сомневаться в себе.
В девяноста девяти процентах случаев она – воплощение раскрепощенности и уверенности. Но время от времени я улавливаю в ней мелькающий проблеск неуверенности. И тогда я трясу головой, не понимая, был ли этот проблеск на самом деле.
Сняв ботинки, я иду по дому в носках, мечтая принять душ, но еще больше – проведать сына.
И Уиллу.
Сперва я иду в свою спальню, рассеянно думая, будет ли странно, заглянуть к ней в комнату, чтобы проведать ее.
Но эти мысли резко обрываются, когда я вхожу в спальню и вижу разметавшиеся по подушкам медные волосы. Свет из коридора падает на ее бледную руку, обнимающую крошечное тело Люка.
Сердце замирает. И я не могу отвести взгляда. Я наблюдаю эту картину, опираясь плечом о дверной косяк и скрестив руки на груди – это моя единственная броня против тех сильных чувств, что пробуждает во мне вид Уиллы, обнимающей моего сына.
Я вбираю в себя все эти чувства.
Вспоминаю, как она сказала, что любит его.
Вспоминаю момент, когда он потянулся к ее руке, о том, как он смотрел на нее. Будто сомневаясь, что она захочет взять его за руку.
Вспоминаю изгиб его губ и то, как он вздохнул, опустив маленькие плечи, когда она непринужденно взяла его за руку и переплела их пальцы так, будто это совершенно естественно и иначе быть не может.
Я стою здесь и думаю слишком, черт возьми, много, глядя на них, прижавшихся друг к другу. Я придумал себе фантазию, о которой мне думать нельзя. Я вряд ли доживу до того дня, когда эта фантазия воплотится в жизнь.
Встряхнув головой, я на цыпочках вхожу в комнату и осторожно наклоняюсь над ними, затем протягиваю руку и провожу тыльной стороной ладони по лбу Люка.
Лоб, слава богу, холодный, а значит, либо жар спал сам собой, либо ей удалось влить в него достаточно лекарства.
Я тяжело вздыхаю
