Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Смешные реликвии, сантименты… Да полно, ведь известно, как он врал! Он никогда не воевал с немцами. Он и не думал дарить жене медвежонка — вечно бегал от нее, словно холостой. Он не мог запомнить ни одной даты — приехал в клуб вместо четверга в пятницу. Он вечно хвастал — что вы, не знаете его, что ли?
Но вот подымает голос другой хор. Старик-таксист ждет уже сутки: «У него не хватило денег, но он сказал, что сам меня найдет, — и найдет, он такой!» И царственно отвергает плату, предложенную женой актера.
Простоват и доверчив завклубом: «Ну и что, ведь он приехал к нам в пятницу. Мы были так рады! Он был такой веселый!»
Билетерша театра «Атенеум», бессменный часовой на своем посту, повторяет в трубку, не утирая слез: «Да, это правда. Спектакль отменяется». А в репетиционном зале Режиссер с застывшим лицом твердит: «С кем я буду теперь работать? С кем я буду снимать фильмы?» И зареванная актриса вторит ему: «С кем я стану играть?»
Но Режиссер — он должен снимать, как пчела должна давать мед, солнце должно вставать поутру, ласточка должна вить гнездо. А актеры — они должны играть. Жизнь ведь не остановишь, хоть она подчас и жестока, эта жизнь!
Жестока, потому что требует все отдать, все вытерпеть на потребу искусства. Это закон. Все брось в костер, и пусть пламя стоит высоко, — никто все равно не спросит, сколько ты страдал. Есть ведь еще те, кто хотел бы погреть руки у костра задарма. Они толпятся вокруг съемочной площадки и видят пачку денег в руках у кинозвезды — и пачка эта заслоняет от них все остальное. От них не будет ни тепла, ни жара, только пачкающая руки холодная копоть. Элька, неудачливая жена знаменитости, — актриса, но жизнь ее неуютна. Она горько шепчет: «Почему меня никто не хочет любить?» А из стенного шкафа вылезет помреж — записать, скорей записать, ведь это такая потрясающая реплика для фильма! Это он станет искушать юного Даниэля Ольбрыхского: «Ты — совсем как он! Ты можешь его заместить, только лови момент!» — и рожки будут качаться над узкими висками, и холодные глаза обещать славу. Но Режиссер устало оборвет его, а Даниэль — ведь он молод! — разобьет ему скулу. Потому что все его хлопоты — лишь эрзац, лишь уверенное ремесло, а не высокое искусство. Правда, не все их различают так сразу… А эти, труженики и мученики искусства, — они ведь тоже разные. И Элька кинет Режиссеру: «Не делай вид, будто тебя кто-то может интересовать». Она и права, и неправа: он давно разучился относиться к людям непосредственно, он все время следит за ними, ищет в них то, что может гореть в высоком пламени костра. Но вот кровь струится по его расшибленному лбу, а он лезет из машины: найти ракурс, отснять скорей мчащийся поезд; он уже забыл о ране, крови, — главное, чтобы не мешала глядеть в объектив!
Ах, эта неутолимая жажда отдать, кинуть в пламя все, что наболело, накипело, отяготило душу!
И вот вдова и подруга послушно бегут по рельсам, заламывая руки в отчаянии от страшной вести, — они в точности повторяют события, еще не остывшие. Они вновь не смеют уронить слезу, но теперь уже — не для себя, а на всеобщее обозрение. Да, они бегут, стараясь не выпасть из кадра, но ведь вначале было Дело! Да, сцены снимаются в суете и хламе реквизита, но под ними струится непридуманная кровь. На шоссе Режиссер топчет ногами куклу, по которой проехались колеса его машины. Это полицейские подложили манекен для проверки человеческой честности водителей. А Режиссер избивает муляж — чучело смерти. Бьет не от страха — от негодования и гадливости, бьет пародию на свое искусство, на смерть.
Куклу можно придумать, она даже может испугать своей похожестью на мертвеца. Но нет придуманного в искусстве, говорит нам весь фильм Вайды. Был — Он, легкомысленный и нелегкий для близких человек, были суетные женщины, и я был — усталый, ироничный, сомневающийся, и было наше горе, и наши редкие радости, и вот — из них сложилось нечто. Здесь есть все для вашей забавы и поучения, как, бывало, присовокупляли старинные актеры в масках, а вот мы сняли маски и обнажили свое тайное-тайных, потому что мы — как вы, а вы — как мы, и пора уже научиться людям узнавать себя друг в друге, говорит нам автор картины.
Можно повторить для вас то, что прожито нами вчера. Одно нельзя повторить: человеческую личность, и тем она драгоценна. В баре юный Даниэль зажигает огни над стопками — они горят как символ его мечты стать таким, как Тот. И, пьяный, он бредет по кладбищу к свежей могиле, он клянется в любви и верности — в любви Тому и верности себе. Да, Даниэль отыскал и спрятал на груди легендарную солдатскую кружку Того. Да, он нашел ту женщину, что помнит о белых розах из Берлина. Тем сильнее обида, когда предлагают не играть самому — а лишь дублировать Того,
Так, с упрямым и немногословным Даниэлем, входит в фильм тема продолжения жизни. В последнем эпизоде Даниэль должен сыграть — не Того, а себя, находящего кружку на обрызганном кровью железнодорожном полотне. Но в момент съемки мимо мчатся кони — и Даниэль, увлеченный вихрем, догоняет их, чтобы бежать меж развевающихся грив. Для Вайды образ мчащихся коней вообще неоднозначен. Это образ той поэзии, которую так редко успеваем мы удержать и воплотить в жизнь, на которую так нелегко откликаемся. Куда они бегут, летят, вздыбив гривы? Куда бежит Даниэль? От вчера — к завтра. Как, чем связать Вчера и Завтра? Режиссер идет
- Говорит Ленинград - Ольга Берггольц - Поэзия
- Стихи - Станислав Куняев - Поэзия
- Стихотворения - Семен Надсон - Поэзия
- Избранные эссе 1960-70-х годов - Сьюзен Зонтаг - Публицистика
- Всемирный следопыт, 1926 № 07 - Александр Беляев - Публицистика
- Всемирный следопыт, 1926 № 06 - Александр Беляев - Публицистика
- Время Бояна - Лидия Сычёва - Публицистика
- Стихотворения - Вера Лурье - Поэзия
- Первая книга автора - Андрей Георгиевич Битов - Русская классическая проза
- Русские символисты - Валерий Брюсов - Критика