Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она искоса взглянула на него, чуть улыбнулась. Максим сразу оживился. Как обаятельна ее девичья строгость!
— И к чему хмуришься? Теперь бы в лес — одно удовольствие...
Она метнула сердитый взгляд и снова нахмурилась.
— Дай папиросу.
Якорев поспешно полез в карман.
— Нет, ту, что куришь.
Он послушно уступил ей. Девушка внезапно наклонилась к нему, как бы пытаясь прижечь папиросой лоб. Максим даже отпрянул.
— Ты что?
— Не нравится? — усмехнулась Оля, еще не веря, что он испугался всерьез.
— Сумасшедшая.
— Вот видишь, и мне не нравится, когда меня ночью в лес зовут... — И, забрав рацию, зашагала прочь.
— Оля, так я... — зачастил было Максим и вдруг столкнулся с парторгом.
— Ты что, батенька, к девушке пристаешь, а? — уставился на него Тарас Голев. — Мне смотри, чтоб никакой дурости, понял?
— Так я...
— Не оправдывайся, а слушай, что парторг говорит, — покручивал ус старик.
Максим только руками развел.
А несколько дней спустя он повстречался с ней у горной речушки. Девушка сидела на берегу и любовалась золотыми рыбками.
— Это что, форель? — тоже склонился Максим над водою.
— Хочешь, подарю, не простую — золотую?.. — с задором ответила она.
— Как в пушкинской сказке? — переспросил Максим.
— И то, как в сказке.
Усевшись рядом, Максим закурил. Оля радостно поглядела на задумчивый лес, на опрокинутое в реке небо, на солнце, расплескавшееся в чистой воде, и развеселилась еще больше. А правда, хорошо? А правда, у каждого свое счастье? А правда?.. Максим не успевал отвечать. Пашин говорил, счастье — это жить во всю силу. Правда, замечательно? А что, хорошая дружба помогает жить лучше, красивее. Правда? А у нас с тобой может быть дружба? Нет, не такая, как с Ларисой, а просто дружба? По-твоему, может. Тогда давай дружить? Только будем много требовать друг от друга. Согласен? Ладно, и Оля хитро улыбнулась.
— Я начну теперь же, — сказала она. — Дай папиросу.
— Ты что?
— Дай, говорю.
Он несмело протянул ей дымящуюся папиросу и вроде даже наклонился, будто готовый теперь принять незаслуженное наказание. Оля чуть не рассмеялась: «Подумал, и впрямь лоб ему жечь стану, вот дурной!» Она взяла и бросила папироску.
— Закуришь — не подходи!..
— Да ты что! — удивился Максим.
С чего начинается истинная любовь, с прав или обязанностей? И кто знает, в чем они состоят? Только одно можно сказать: чем сложнее они, тем сильнее любовь. Молча шагая с Олей, Максим еще никак не мог осознать ни своих прав, ни своих обязанностей. Но и избегать их ему не хотелось.
А вечером был бой. Черный фашистский танк проскочил во взводную цепь и помчался на окоп Максима. Оля как раз находилась у рации неподалеку от КНП. Не помня себя, она чуть не выползла на бруствер траншеи. На виду у всех Максим приподнялся из окопа и метнул в танк гранату. Ударившись о лобовую броню, она взорвалась оглушительно, но не остановила машины. Оля вскрикнула и, инстинктивно сорвав с себя наушники, бросилась туда, в бой, под огонь. Задыхаясь, она бессознательно летела на танк, и, когда он проскочил над окопом Максима, у нее подкосились ноги и тупая боль заполнила все тело. Превозмогая себя, Оля не останавливалась. Артиллеристы двумя выстрелами в упор подбили танк. Когда она подбежала, бойцы уже откопали Максима. На счастье, грунт оказался твердым. Помятый и поцарапанный, Якорев выбрался из-под земли живым. Оли он не заметил.
На полковой командно-наблюдательный пункт она возвратилась уже без сил. Казалось, любое наказание, какое, бесспорно, ожидает ее за побег от рации, не смогло бы испортить ей настроение. У рации застала Жарова и остолбенела. Командир полка разговаривал с Черезовым. Ох и получит она сейчас на всю катушку.
— Ну, жив наш Якорев? — снимая наушники, мирно спросил командир.
У Оли сразу запылали щеки.
— Помяло его, а жив, товарищ подполковник, жив.
— Вот и хорошо. Знаешь, что бывает за самовольство! Смотри у меня...
— Простите, больше не буду...
3В Солотвине у Павло Орлая много друзей и знакомых. Здесь он не раз бывал у Михайло Бабича, у своего старого друга и учителя.
— Ну, який же я вчитель, — приседая, застеснялся пожилой рабочий. — Мыни самому треба вчитесь, — и смущенно поглядел на солдат: скажут же такое про человека. Он невысок ростом, худощав, морщинистое лицо устало, а глаза полны задора и праздничной бодрости.
— Нет, учитель, — упорствовал Павло. — Кто меня просвещал политически? Тут до двадцати разных партий было. Разберись попробуй. А он просто разъяснял: эти, мол, пыль в глаза — и только. Обведут вокруг твоего же дома, а скажут: ого, куда ушли. А вот коммунистическая — той доверяй: самая правильная! Говорил ведь?
— Ну и говорыв, що ж с цього, це ж правда.
— Его одна жинка убедить может! — засмеялся Орлай.
— Ох уж и жинку приплив, — опять приседая, развел руками Бабич.
— А знаете, кто ему «образование» дал? — обратился Павло к разведчикам. — Сам граф Шенборн. Чего ты плечами пожимаешь? Сколько платил граф? Четыре пенга на день? А теперь?
— До останнего дня — по два.
— Два фунта кукурузной муки! — перевел Павло дневной заработок на его товарную стоимость. — А плати он тебе тысячу пенгов — разве ты воевал бы с ним?
— Тысячу... — ухмыльнулся Бабич, хлопая себя по коленям и чуть приседая, — та добав вин хоть пять пенгов на день, и то лопнул бы вид жадности.
От Шенборна Бабич ушел на разработки каменной соли. Ее копали тут еще в бронзовом веке, добывали в римские времена, а позже для защиты солекопален построили Хустский замок. Но время потом стерло из памяти людей даже место, где добывалась тогда соль. Нынешним шахтам всего лет полтораста.
У разведчиков — дневка, и Бабич показал им соляные копи.
Спуск недолог — и они на глубине в двести метров. Перед глазами громаднейший зал. Где-то вверху Максим не увидел, а скорее угадал недосягаемые карнизы, еле различимые своды арок в клубящемся мраке. Солотвинские разработки похожи на пещеры и коридоры, а порою на сказочные хоромы с колоннадами. Все искрится в мерцающем свете фонарей, хотя общий колорит этих хором скорее серый и тускло-желтый. Михайло Бабич рассказывал, как добывается соль. Подавляет упорный труд, от которого меркнет сказочный блеск первых впечатлений. Взрывчатка не применяется, и соль выкапывается вручную большими семитонными призмами.
— Эх, — вздохнул Бабич, — сюда б витбийный молоток або врубовку з ваших шахт! У нас тут здорово про них наслухались.
— Станете хозяевами, и отбойники, и моторы — все будет!
Среди рабочих солекопален немало румын и мадьяр. Держатся они робко и отчужденно, особенно венгры. Один из них споткнулся, и кто-то озорно с недобрым смешком наподдал ему ногою, говоря:
— Чого путаешься тут? На чужое добро не надывывся?
— Он кто? — обратился Максим к гуцулу, указывая на венгра.
— Та робитник, рокив три як силь тут рубае.
— Что ж, враг он?
— Який ворог, робитник просто, — вздернул плечами рабочий.
— А раз трудится вместе с вами — друг он, и национальность тут ни при чем, — сказал Максим. — А работы всем хватит, и никого не след обижать.
— Та мы тилько баронов терпиты не можемо, — сказал Бабич, — а мадьярские робитники — наши братья, хиба нам их давать в обиду?
— От це добре! — по-украински отозвался Максим.
С каждым днем Максиму все больше нравилось Закарпатье. Дивная земля, дивный народ. Истинно кровные братья.
На марше разведчики первыми увидели конический холм, еле различимый в сизо-фиолетовой дали.
— То Хустский паланок![38] — пояснил Павло.
Овеянный легендами, он стоит на остроконечной горе, на самой границе Закарпатья и Трансильвании, и его легендам о битвах за вольность несть числа. Сказывают тут о богатырях, каждый из которых под стать Микуле Селяниновичу или Илье Муромцу. Бойницы замка не раз видели иноземных захватчиков, которые штурмовали его стены, дотла разоряли горнодолинное Закарпатье. И кто знает, как бы сложилась судьба края, если б двести с лишним лет назад паланок не сгорел от молнии, ударившей в его пороховую башню. А сейчас маленькие белые домики Хуста, сбившиеся у руин замка, напоминали овечью отару вокруг пастуха на Верховине.
На коротком привале бойцов окружили высоченные хустичане с вислыми усами, в смушковых шапках и шароварах из белого полотна, шириной с Тиссу.
Окружив Голева, они расспрашивали его о Москве, о челябинских тракторах. А зашла речь об урожаях — Тарас рассказал про «ленинку», достал вещевой мешок Фомича и показал пшеницу. Они долго пересыпали ее с ладони на ладонь.
Заговорили о посевах, и Голев отсыпал людям несколько пригоршен фомичевской «ленинки».
— Пусть и тут растет на память о сибиряке.
Павло Орлай поспешил рассказать усачам о самом Голеве, и их богатая фантазия в тысячу раз превознесла все его заслуги. Как же, семь танков одолел. Москва ему Золотую Звезду прислала, и каждому из них захотелось потрогать ее своими руками.
- Вдруг выпал снег. Год любви - Юрий Николаевич Авдеенко - Советская классическая проза
- Зауряд-полк. Лютая зима - Сергей Сергеев-Ценский - Советская классическая проза
- Когда зацветут тюльпаны - Юрий Владимирович Пермяков - Советская классическая проза
- Избранное в двух томах. Том первый - Тахави Ахтанов - Советская классическая проза
- Когда замерзли дожди - Михаил Коршунов - Советская классическая проза
- Конец большого дома - Григорий Ходжер - Советская классическая проза
- Роза ветров - Михаил Шушарин - Советская классическая проза
- Весна Михаила Протасова - Валентин Сергеевич Родин - Советская классическая проза
- Под брезентовым небом - Александр Бартэн - Советская классическая проза
- Батальоны просят огня (редакция №2) - Юрий Бондарев - Советская классическая проза