Форма входа
Читем онлайн Поздно. Темно. Далеко - Гарри Гордон
Шрифт:
-
+
Интервал:
-
+
Закладка:
Сделать
С наступлением темноты баба Шура, уложив детей, убегала тихонько к нэпманам играть в преферанс. Возвращалась, случалось, под утро, виноватая, но довольная — она всегда выигрывала. Спать хотелось смертельно, бабушка будила Таньку, с размаху сажала на горшок, сдергивала, снова укладывала, давала ей большую кружку чая с молоком или какао, сдобную булочку, наскоро все это впихивала в нее, укрывала теплой периной и приказывала: «Спи!» После этого укладывалась сама. Шурик уже большой — сам разберется.
В отпуск приезжали Георгий Авдеевич с Иваном, и начиналась титаническая борьба, за которой следила вся река. Ивану недоставало опыта и знания местности, зато самолюбия и нетерпения было в избытке.
Георгий Авдеевич рукой мастера выуживал голавля, и Иван Никанорович, потерпев, выуживал голавля. Клеенчатый метр растягивался на плоском камне, привлекались третейские судьи.
Загадочная рыба клевала у Ивана Никаноровича, дробно дергала, как плотва, клала поплавок, как лещ, и, наконец, с маху топила, как крупный окунь. Иван Никанорович мастерски подсекал и вытаскивал ерша величиной с мизинец. Ерш в ярости был тут же разбиваем о камень. Георгий Авдеевич, усмехаясь, доставал подъязка с ладонь и, посомневавшись, выпускал его.
Побледневший Иван не сдавался. Таня и Шурик мобилизовывались на ловлю кузнечиков. Шурик отделывался дюжиной, выкручивался, отговариваясь непогодой, и исчезал. Таня же добросовестно выполняла заданный урок — сто кузнечиков в день.
Благодаря добросовестности своей и праведности в первом классе была она сандружинницей, проветривала класс на переменках и проверяла ладони мальчишек — мытые ли. А в третьем — звеньевая Алимова стала тимуровкой.
Объект опекания найти было непросто — старушки, как правило, сопротивлялись. Мама посоветовала навестить дальнюю родственницу — бабу Паню, может, что и получится.
Баба Паня покорно сидела на высокой кровати, поджав ноги, грузная, в белой рубахе, с нечесаными желтенькими волосами, пока пионеры елозили мокрой тряпкой по сизому паркету. Обрадовавшись, тимуровцы ходили к ней каждый день — громыхали, толкались, выедали пальцем повидло.
Однажды баба Паня поманила Татьяну:
— Таньк, а Таньк, поди, что покажу.
Она достала стеклянную пол-литровую банку из-за подушки и поставила ее на колени. В банке зеленела какая-то травка.
— Таньк, — сказала баба Паня, — слышала я, при школах есть зверинцы какие-то.
— Живой уголок, — сообразила Таня, — у нас там ежик и морская свинка.
— Поди ж ты, свинка, — похвалила старуха. — Может, возьмешь? — она показала на банку. — У меня тут, понимаешь, давеча глист вышел, да здоровый такой, — старуха, как рыбак, выставила пальцы, раздвигая, — так шут его знает, чего ему надо. Я вот ему травки нащипала, а поди как помрет, ему, чай, особый уход полагается?
После этой истории Таня поостыла к тимуровскому движению, и отряд распался.
«И все-таки школа — самое страшное место на земле», — подумала Татьяна Ивановна, учительница рисования и черчения, глядя на проплывающие берега Медведицы. Именно в школе человек испытывает первую ненависть. Где ж еще? Дома при любых отношениях есть мощный противовес — родство. В садике — в садике ребенок сам по себе, временно, к вечеру его заберут. Там нет этого убийственного понятия — коллектив. Именно там, в коллективе, убивают наповал бабушкиного Бога, если он есть, а если нет — то того, личного, Детского, от которого прячешься по ночам, натягивая простыню на голову.
А трудовой коллектив… Где ж еще есть такое понятие? Да, наверное, везде. Вымотанные, ежедневно стареющие, не поспевающие за своей старостью училки, нервно курящие в туалете, вечная нехватка знаний, как и денег…
— Мам, смотри, смотри — цапля!
— Действительно, цапля, — обрадовалась Татьяна, — а вон еще.
Цапли стояли в береговом тростнике — одна, вторая и третья, слабые волны омывали им коленки. — «А в Берехино почему-то не помню цапель, — подумала Таня, — или не замечала».
В последний раз Таня была в Берехино лет восемь назад, да, перед самым Карлом, одна, вернее, — без Татули, а возила она туда Хайкина. Это был джентльмен лет около сорока, уверенный и снисходительный, он опекал Татьяну, формировал, воспитывал, имея конечной целью на ней жениться.
Татьяне он был интересен — ей надоела богемная архитекторская команда из Гипровуза, где она работала. Замуж она не собиралась, она боялась хайкинского трезвого ума, умеренных его взглядов. Но… «чем черт не шутит, если дремлет Бог», как сказал поэт…
Положительному Хайкину местная природа понравилась, он шутил, наклонялся, поднимал гриб и спрашивал, какой он породы, даже нюхал луговой мятлик — по всему чувствовалось, что готовится он к нелегкому и ответственному действу…
Перед вечером подошли они к причалу. Вода в Оке была белая, кисельные, розовые были берега.
Пришвартовался, покачиваясь под музыку Поля Мориа, белый пароходик. Хайкин резко замолчал. Через некоторое время заговорил сдавленным, не свойственным ему голосом.
— Вот оно, — с предсмертным любопытством почувствовала Татьяна.
Перед ней в пяти шагах плясал пароходик, вышло несколько пассажиров. «А до смерти четыре шага, — промелькнуло в голове. — Господи, да оставьте все меня в покое. Почему я должна что-то решать».
Татьяна вскинула голову — темный иллюминатор качался перед ней, и в нем, в нем — большая белая задница со спущенным сиреневым трико, не задница даже, а, что греха таить, просто жопа.
Пароходик гуднул, и задница, поблескивая стеклом иллюминатора, поплыла, покачиваясь, вверх по Оке под музыку Поля Мориа.
Умный Хайкин замолчал, потом засмеялся, с облегчением и досадой засмеялась Татьяна.
В последних пыльных лучах закатившегося уже солнца увидела Таня из окна автобуса шедших по высокому приокскому лугу слона, жирафа и ослика…
Карл, обрадовавшись этой истории, время от времени объяснял посвященным:
— Всем хорошим во мне я обязан жопе.
Бедный Карлик не станет тебе Татуля ловить кузнечиков. И Катя не станет. Да и зачем тебе это, не надо. Не надо такой ценой — взваливать на себя тяжесть угрюмой этой жестокости противостояния, гордыни, наконец, ради лишней рыбешки. Ты же ловишь другую рыбу, и ты никогда не хотел ничего лишнего. Сам же написал:
Но это не важно, а важно,Что прыгает мой поплавокВ реке вечереющей, влажной,Мечтательной, словно зевок.
Приехал бы скорей. Покрасим лодку в белый цвет. Нет, наверняка захочет в черный. Ну и ладно. Как там дальше:
Но вот из травы и туманаОгромная выросла дочь,И мы на заслуженный ужинИдем, торопясь и дивясь,Домой.
И никто нам не нужен —Ни окунь, ни щука, ни язь.
3
Ничего лучшего не придумал Ефим Яковлевич, как прогуливаться с дамой по Новоясеневскому проспекту. Рассчитывал он, правда, на другое — привести даму к Карлу на смотрины, но никто не отзывался на звонки, и Магроли решил погулять, благо одна сторона проспекта была просто краем леса, а дамы, слыхал Магроли, природу любят.
Сам он не любил и боялся того, что называют природой, для него и асфальт был непредсказуемой стихией.
Его природой были книги. Он ловко скакал по литературоведческим терминам, отводил рукой нависающие постулаты, мечтательно бродил по жирмунским лесам, отдыхал на куртинах Эйхенбаума.
Не менее книг интересовали Магроли живые люди, но в них он слегка путался, применяя щедро и без разбора презумпцию незаурядности. Стоило человеку оговориться и сказать какую-нибудь глупость в непривычной форме, как Магроли издавал свое короткое восторженное «У!»
Карла бесило, когда Магролик радовался какой-нибудь незначительной, а то и вовсе плохой его строчке, а хорошую не замечал. Обидно, когда хвалят не за то, что ты заслуживаешь.
Магроли любил свои пристрастия, как друзей детства, как родителей, и в новом для него мраке московского бытия, где он пребывал уже два года, старался не сбиться, не порвать пуповину оплетающую его неловкие ноги. Видимо, отчасти этим и объясняется его чудовищная координация.
В идеале Ефим Яковлевич должен был бы лежать на диване, заложив руки за голову, и думать о хорошем.
Сомнительная его профессия была определена ему судьбой: не сходя с места мог он переживать множество жизней, быть героем-любовником и шутом, святым и злодеем, режиссером и осветителем.
— Не то, не то, — досадовал он, когда фильм сбивался с ритма, определенного им же, Магроли, а не создателями, — да что ж они делают!
И тут же катал донос будущим поколениям.
Воспитанный в традициях провинциальной интеллигенции, где папа и мама обожали друг друга, и оба — единственного Фиму, среди еврейской иронии и мировой литературы, Ефим по окончании педагогического института, отважно размахивая руками, ринулся в сельскую школу — один! — преподавать, или, как он говорил, — «Но-сыты воду школярам».
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Поздно. Темно. Далеко - Гарри Гордон бесплатно.
Похожие на Поздно. Темно. Далеко - Гарри Гордон книги
- Французское завещание - Андрей Макин - Современная проза
- ЛОУЛАНЬ и другие новеллы - Ясуси Иноуэ - Современная проза
- Цена соли - Патриция Хайсмит - Современная проза
- Кипарисы в сезон листопада - Шмуэль-Йосеф Агнон - Современная проза
- Зейтун - Дейв Эггерс - Современная проза
- Люпофь. Email-роман. - Николай Наседкин - Современная проза
- Роман с Полиной - Анатолий Усов - Современная проза
- Чужая невеста - Ирина Волчок - Современная проза
- Чужая невеста - Ирина Волчок - Современная проза
- Дьявол просит правду - Жанна Голубицкая - Современная проза
