— Соболезную, — говорю коротко и все тем же выхолощенным тоном. — Хочешь еще один букет?
— Как ты можешь быть таким… черствым? — Она хмурится и на ее красивом, очень красивом лице, появляется гримаса боли.
— Ну, я же сирота казанская, откуда мне знать, что такое смерть родителей. Я бы мог сказать, что ты должна бы чувствовать облегчение от того, что она не мучилась и ушла до того, как перестала называть тебя именем вашей домашней собаки, но ты ведь здесь не за этим?
— Я хотела увидеть тебя, Грей.
— Увидела? — Кручусь вокруг своей оси, изображая манекен на подставке. — Так достаточно?
— Вижу, что ты в своем репертуаре: паясничаешь и устраиваешь представление даже для одного зрителя.
— Гордись — видишь, как я ради тебя стараюсь.
— Нам надо поговорить, Влад.
— А вот это вот что, по-твоему? Азбука морзе?
Клянусь, я так себя вымотал, что не собирался использовать удобный момент с Кузнецовой, чтобы поставить ее на место. Надеялся просто отвязаться от нее по быстрому, хотя бы сегодня. Но то, как ее растерянное лицо приобретает очень хорошо знакомые мне сучьи черты, буквально подстегивает пересмотреть свой «нейтралитет».
— Это не займет много твоего времени, — продолжает Оля. — Но, уверяю, очень тебя заинтересует.
— Ну вперед, я слушаю. — Бросаю взгляд на часы. — Только учти — придется использовать на полную эти три минуты славы, потому что я очень спешу.
— К своей новой бабе? — кривляется Оля. — Это она тогда хватал твой телефон и разговаривала со мной так, будто имеет право за тебя отвечать?
За пять лет брала я изучил ее вдоль и поперек. Но и Кузнецова тоже успела кое-что обо мне узнать. Например, что на меня действует как красная тряпка на быка, когда кто-то говорит или действует от моего имени, не получив предварительного благословения. Еще когда мы были в браке я долго и настойчиво отучал Олю от дурной привычки разузнать пароль от моего телефона и рыться в моих личных вещах. Ей это страшно не нравилось, она ревновала меня к каждому столбу и хотела контролировать каждый чих, а мои попытки иметь свое личное пространство списывала на тяжелое детство, комплексы и, конечно, десяток любовниц одновременно.
Вот почему я так завелся, когда Нимфетаминка «сыграла» вместо меня за моей спиной.
Вот почему я так офигел, когда она потом извинилась и сказала, что такое больше не повторится. За пять лет брака Кузнецова так и не смогла искоренить в себе эту дурную привычку.
— А как еще моя женщина должна общаться с бухой в дым тёлкой, которая звонит мне во втором часу ночи?
— Я — твоя жена, Грей! — Оля тычет себя пальцем в грудь, как будто без этого волшебного жеста ее фраза не будет законченной.
— Бывшая жена, — поправляю не без удовольствия. Можно считать меня последним говном, но в эту минуту я испытываю некоторое садистское удовольствие от того, как яростно Оля называет себя моей женой. Пять лет назад, когда бежала от меня, роняя тапки, она и представить не могла, что в один прекрасный день мы окажемся вот в этой точке. — И, заметь, ты сама так решила.
— Нет, не бывшая. — На лице Оли появляется хорошо отрепетированный триумф. — Я не подала на развод, Грей.
Я чувствую себя как чувак, которому посреди бела дня, в поле, на голову упад кирпич.
— Сначала было не до того, — Кузнецова поправляет волосы тем самым жестом, который делают все актрисы сериалов, когда нужно подчеркнуть, что их героиня в порядке. — Потом все как-то закрутилось. И я подумала, что раз никто из нас все равно не собирается связывать себя узами брака снова — возможно, эту связь стоит сохранить.
— Ты прислала мне заявление о разводе.
— Ну-у-у-у-у… — Еще один взмах головой и киношный разлет прядей. — Просто маленькая хитрость. У меня всегда было много друзей, в разных… местах. Но если хочешь знать правду, то я просто хотела тебя расшевелить. Заставить сделать хоть что-то, чтобы ты меня вернул. Подумала, ты хотя бы попытаешься и тогда я скажу тебе правду.
Хорошо, что между ней и мной в эту минуту идеально гладкий капот моей тачки, царапать который ради одной суки было бы настоящим преступлением. А еще я не трогаю женщин, и это правило распространяется даже на вот таких попутавших берега сук.
— Так что, — Оля вздыхает и на ее идеальных пухлых губах появляется такая же идеально-журнальная улыбка, — мы с тобой до сих пор женаты, Грей. Именно это я и хотела обсудить. Согласись, что улица — не подходящее место для такого разговора. Тут неподалеку есть хороший ресторан, а я так спешила тебя обрадовать, что не успела позавтракать.
— Согласись, что после этой охуенной новости, садиться со мной в одну машину — чистое самоубийство, — так же широко и по-джокерски улыбаюсь я.
Сейчас у меня легкий шок и слегка потряхивает, но мозг все равно начал понемногу переваривать ее признание.
Мы до сих пор официально не разведены.
И я бы даже мог попытаться сделать себя виноватым за то, что не перепроверил, но это, блядь, просто смешно! Никому бы даже в голову не пришла «чудесная» идея состряпать липовое свидетельство о разводе. Никому бы даже в голову не пришла мысль, что его может сделать жена, которая сама сбежала из дома! Это все равно, что проверять каждый знак «СТОП» на дороге только потому, что такие продаются в магазинах дешевых сувениров.
— Ты всегда был таким агрессивным. — Оля нарочно произносит это с придыханием. Очень неудачная попытка косить под Мерлин Монро. — Но нам все равно придется поговорить, Грей. Ты знаешь, почему.
Я, блядь, очень даже знаю.
Брачный договор.
Когда нам обоим было по двадцать, мы были студентами и наткнулись друг на друга, нами руководила похоть и любовь — не уверен, что в равных пропорциях. Тогда я уже выгрыз себе репутацию крепкого «гвоздя» и неплохо имел с того, что ездил по указке «Шубы трусить его конкурентов. Суммы там были приличные. Так что даже тех крох, которые перепадали мне, хватало на нормальную жизнь. Но для интеллигентной Олиной семьи я был большим ничтожеством, чем грязь из-под ногтей. Ее отец был каким-то уважаемым юристом и, конечно, был наслышан о моей репутации — как говорится, широко известной в узких кругах. Ожидаемо, что когда капризная Оля затребовала замуж, папаша подсуетился и состряпал брачный договор, по которому я не имел права ни на какую долю ее имущества или наследства, а все нажитое в браке в случае развода делилось бы пополам. Сейчас бы, конечно, я этой бумажкой даже жопу подтереть бы побрезговал, но тогда это казалось мне справедливым — Оля была завидной невесты, а я владел только съемной «однушкой» и примерно тем, что носил на себе. Так что, когда мы разбежались и развелись (точнее, я думал, что развелись) у меня даже мысли не возникло, почему нет раздела имущества. Что нам было делить? Пару моих носков? Зубные щетки?
— Я хочу наладить наши отношения, Влад, — говорит Оля, глядя на меня так, словно делает мне большое одолжение этим щедрым жестом примирения.
Обхожу машину, становлюсь рядом с ней и с шумом втягиваю воздух.
— Слушай, Оль, я чём не пойму — ты бухая? Или мажешься чем-то по-серьезке?
— Или я подаю на развод и ты потеряешь половину. Сколько это будет?
«Пизда тебе будет», — мыслено отвечаю я, разворачиваюсь — и буквально силой заталкиваю свою тушу в машину. Потому что, блядь, никогда в жизни я не был так близок к тому, чтобы изменить одному из главных правил своей жизни — никогда не поднимать руку на женщину.
Наверное потому, что Ольга Кузнецова только что перестал быть женщиной в моих глазах, превратившись в зловонную кучу с торчащей из центра табличкой: «Проблема!»
Когда через пару минут мой телефон сигнализирует о сообщении, я почти уверен, что это Кузнецова прислала вдогонку длинную матерную речь. Типа, как я посмел забить на ее требование и тупо свалил. Но это не она.
«Ну как тебе мой подарок, Король? Может, пока не поздно, вернешь мне мое?»
Глава двадцать пятая: Аня
