помнишь, что Лариса в лодке с тобой была. Значит, ты. И Матвея извела. Молва про тебя верная. Пощади меня, Липочка. Пощади, я уеду. Никому не скажу, ни единому человеку, да и не поверит никто, что рука твоя немощная не дрогнула. Никому, никому не скажу, никому…
Ноги Клавдии подкосились, она осела на пол, все так же закрывая лицо и гундя себе под нос. Я разобрала еле слышные шаги Парашки — умеет подкрадываться, старая язва! — и оглянулась. Старуха стояла в темноте не дыша и сжимала топор.
Обвинения Клавдии так же логичны и так же бездоказательны, как и мои. Интересно, кому из нас верит Парашка, или она ухмыляется, потому что сейчас порешит обеих?
Я вспомнила, для чего старуха была мне нужна, и одними губами прошептала: «Скройся!», после чего подошла к Клавдии, присела рядом с ней, обняла. Плечи ее напряглись, дыхание прекратилось, но она не отстранилась, не вырвалась с криком от душегубицы.
— Убей и меня заодно, Липочка… Жизнь не мила!
Я встала и потянула Клавдию за собой, и она покорно поднялась, дрожа и всхлипывая. Я обняла ее за плечи и повела, досадуя, что никак не выжму из себя слезу, и надеясь, что вот сейчас не сверкнет надо мной карающее лезвие топора.
Клавдия обмякла, смирившись, а может, помня, как я ее трепала за космы, и если я ей удавку накину, она шлепнется на колени, мне останется довершить начатое когда-то. Может быть — потому что все может быть! — Липочка приложила руку к смерти мужа, неизвестно, как хлебный цвет влияет на мужчин. Может, Липочка раскачала лодку, и я уже никогда не узнаю, зачем ей потребовалось избавляться от доброй золовки. Но ни смерть Зинаиды, ни смерть Домны не были делом моих рук.
В комнате, где когда-то я рванулась защищать своего сына, я усадила Клавдию на первый подвернувшийся стул. Она шумно вздохнула, подняла голову, взгляд был пустой.
— Ты убьешь меня тоже?
Я помотала головой.
— Ты стала другая.
Да, стала. Я больше не я, но тебе ни к чему это знать, потому что пока ты в своем уме, а иначе либо я окажусь в сумасшедшем доме, либо ты туда отправишься, и нетрудно угадать, на каком варианте я стану настаивать.
— Я мать. Я защищаю своих детей. Я осталась вдовой, мне пришлось измениться. Даже, — я сделала жест рукой, словно накручиваю на нее что-то, и Клавдия съежилась. — Ладно. Если я принесу воды, будешь пить?
Она сперва дернулась в ужасе, потом передумала и кивнула. Я шла на кухню и думала — не замыслит ли она недоброе, пока меня нет.
Но Клавдия сидела, сгорбившись и уткнув ладони между коленей. Воду она выпила, я поставила чашку прямо на пол, с содроганием вспоминая запустение и грязь, увиденные на кухне. Тысячу лет там никто не прибирался, и крысы с пронзительным писком кинулись врассыпную, услышав мои шаги.
— Кто мог всех убить? — спросила я. Я стояла над Клавдией и разглядывала ее макушку, и волосы она не мыла уже… давно, и смерть Домны тут ни при чем, возможно, дров в доме нет. — Моего мужа, если его убили. Доктор сказал, что у него живот излился… Ларису, если это была не трагедия. Зинаиду и Домну. Кто?
Клавдия смотрела на грязный пол. Страх умереть небеспочвенный, а безропотность мнимая, понять бы, к чему она. В чем причина — месть? Кто-то мстит Мазуровым? Зинаида лишняя. Это если она не случайная жертва, и очень долго убийца нарезал круги вокруг Домны, зато и действовал уже наверняка.
Леонида тоже должна была умереть, ее пощадили или попросту не добили?
— Боязно мне одной, а совсем уж невыносимо, когда ты рядом, Липонька. Здесь сердце мое разорвется от ожидания смерти, а с тобой ждать не придется.
Я выпрямилась. До великого искусства Прасковьи обеим нам далеко, фальшь в патетике прорывается.
— Мне уйти? — холодно осведомилась я. Клавдия тоже расправила плечи, сжала губы, взглянула на меня снизу вверх.
— Если ты продашь этот дом, если дашь мне денег, я уеду. Никому ничего не скажу, Липа, никому ничего.
Я продам?.. Ах да, это все принадлежит моему сыну, Клавдия тут никто и звать никак.
— Надо продать дом, сестренка, как ты права, — задумчиво произнесла я, наблюдая, что там, в притворно потухших глазах моей злодейки-золовушки. Ничего, ни злорадства, ни торжества, ни беспокойства. — Деньги нужны, у детей одежда поизносилась. Поспрашивай окрест, кому склад надобен?
Быстро с людей слетают маски, а самообладание у Клавдии все же не то, чтобы со мной тягаться, пусть до ее лицедейства мне далеко. Она стерла зубы в пыль, превратилась в натянутую струну, полоснула меня ненавидящим взглядом и снова погасла, и все это за неуловимый миг.
— А я? — кротко пролепетала она. — Что делать мне? Оставишь меня без денег, без состояния, без крыши над головой? Выгонишь меня, беспризорную, бесприглядную, перестарка, на улицу?
— Складно поешь. О Леониде ни ты, ни Лариса не думали.
Клавдия шмыгнула покрасневшим, пошелушившимся от бесконечных рыданий носом. Что ее довело до такого состояния — страх? Муки совести? Долги? Вот это теплее, но для меня не новость долги. Что же еще?
— Людской молвы, Липочка, не боишься? — прищурилась Клавдия, сделав вид, что камень не в ее огород был вовсе.
— Я уже ничего не боюсь, — усмехнулась я, но отступила на шаг. Преследуемая жертва уступила место знакомой мне наглой дряни, иметь преимущество, если она на меня в очередной раз накинется, необходимо. — Ни ножа, ни шелкового пояса.
— Языки, Липонька, пострашнее кинжала будут, — предрекла Клавдия. Я покосилась на стол у стены — подсвечник ждал меня на привычном месте, я подошла к нему, но не взяла в руки.
До сих пор я не слышала ни стука, о котором условилась с Парашкой, ни нарочного хлопанья дверью, потому что у старухи терпение было не ахти и колотиться в притолоку как дятел, пока я не опомнюсь, она бы не стала.
Я бы решила, что цель — наследство Матвея. Женечка наследует все, за исключением малой доли Наташеньки, и если бы Клавдия настаивала взять моего сына под опеку, то не было бы сомнений. Но Клавдия с повышенным энтузиазмом стремилась отправить Женю к Обрыдлову и не получала ничего. Либо я, либо Пахом Прович действовали бы от имени моего сына, но не
