близко подошла к разгадке одной из тайн, что не могла понять: боюсь оказаться правой или же ошибиться.
Мы слушали, чем живет старый склад. Вольготно чувствовали себя крысы — и кот не помог, а может, он и сбежал куда, что ему тут, когда у соседей сытнее. Под крышей утомленно квохтали голуби. Застарелая пыль висела пеленой, ее можно было потрогать руками.
Вот так и выглядит сиротство. Дело не в том, что ты один или совсем никому не нужен — ты не нужен самому себе. В этом доме жили две женщины, и одна из них умерла не своей смертью где-то в городе. Домна бегала черт знает куда, сколько-то шла она по пустырям. Может, ее смерть была вопросом времени. И Леонида пострадала точно так же, а куда ходила она?..
Лариса была у себя. Еле слышные вздохи, срывающийся шепоток, всхлипы, окно, вероятно, открыто, и через щель я почувствовала дуновение, стоило руку поднести. Я жестом показала Парашке — спрячься. Она замотала было головой, я скорчила зверское лицо, и хотя в полумраке нужно было еще умудриться что-нибудь рассмотреть, она покорилась и скрылась в тени.
Я взялась за ручку двери. У меня только одна попытка.
— Клавдия?..
Глава двадцать третья
Ее подменили не после смерти брата. Ее подменили после смерти сестры.
Утонула не Клавдия, а Лариса. Почему Зинаида спасала меня — кто знает, может, сама Лариса крикнула ей о том. Сердобольная несостоявшаяся монахиня, благодетельница, не зря же Парашка твердит абсолютно не подходящее этой мегере слово. Лариса пожертвовала собой, у меня ведь двое детей. Может, вот и причина, почему бедной Зинаиды нет больше в живых. Кто знал, что в лодке со мной была не Клавдия — Евграф убежден, что во второй лодке плыли Домна и Лариса…
Домна. Черт возьми, Домна. Убрали всех свидетелей, вольных или невольных. Всех, кто что-то подозревал. Успевал проговориться, обмолвиться. Парашки тогда с нами не было, она осталась дома с детьми, что спасало ее — но спасало ли, не ей ли предназначался яд, она все подметала за капризульками-подопечными, которые не пили ни сливок, ни молока.
Убийца расчетлив и изворотлив, сколько у меня было кандидатур, кое-кто уже сам стал покойником. Я терялась в догадках, шарахалась от собственной тени, не знала, как уберечь детей.
Имя не лжет. Она оглянулась. Много месяцев она сдерживала себя, одергивала и очень боялась услышать — «Клавдия!», а я застала ее врасплох.
«Милый соколик Николенька…»
Писала ли письмо Лариса, как знать, но залитую воском безграмотную записку накарябал другой человек.
Иных доказательств нет, много людей говорили разное, я плохо помнила их слова, но в этих рассказах нестыковки, и их достаточно. Я попала в яблочко, не целясь, почти шутя, и как гора у меня с плеч свалилась. Рассыпалась, завалила камнями ноги, не двинуться, не сбежать.
Капкан и для добычи, и для хищника.
— Ты убила всех, кто знал или догадывался, что ты — не Лариса? — Я распахнула дверь и привалилась к косяку. Клавдия считает, что в доме никого, кроме нас, нет, но в темноте прячется верная мне Прасковья, которая — да провалиться на этом месте! — в преклонные годы способна не только сундуки шпилькой вскрывать. — Я не выдам тебя, но зачем эта подмена, зачем столько смертей, чего ради, мы же нищие!
Она могла заорать, что я ее перепугала, что сестра — Клавдия — давно мертва, что мне мерещатся усопшие, но она слушала не шевелясь. Разоблачение вышло эффективным.
— Ты помешалась, — разлепила она наконец синие губы. Под глазами набухли синяки, и кожа обвисла на лице — в ее-то возрасте. — Липа, ты сошла с ума.
Выдавать желаемое за действительное легко, разочаровываться — опасно. Я поспешила с выводами, просчиталась? Этого просто не может быть.
— Это ты сошла с ума, сестренка, — возразила я. Из коридора донесся скрежет, и вряд ли это крысы, это Парашка нашла кочергу потяжелее. — Ты написала, что тебе страшно. Лариса писала грамотнее тебя. А еще я, разумеется, помню, кто со мной в лодке плыл.
Клавдия качала головой с таким сокрушением, что я могла бы признать, что ошиблась, но отчего-то уверенность крепла. Это Клавдия. Были две сестры: душенька, едва не ставшая монашкой, и злобная стервь. И вот они поменялись местами.
Зачем или почему?
— Ты без разума была, Липа.
— Ну так и без разума, — ласково хмыкнула я, меняя позу и не спуская с Клавдии взгляд. Пока она стоит, но в любую секунду решит, что пора и меня отправлять следом за остальными на тот свет. Господи, молодая женщина хладнокровно прикончила стольких людей, и я удачно спускалась в погреб — никак нельзя было упустить момент. — Была бы без разума, ты не ударила бы меня.
Обрюзгшее лицо Клавдии дернулось, как от тика, и снова она затрясла головой. Неуловимо, необъяснимо, но что-то мелькнуло в ее глазах, и я поняла, что заблуждаюсь. Было ли у нее время расправиться со мной и вернуться к Харитону и детям?
— В тот день, когда от купца Обрыдлова за сыном моим приехали, — напомнила я, стараясь не растерять самообладание.
Зачем она заняла место сестры, для чего? Никаких предположений. Смерть Ларисы — несчастный случай, а может, это я должна была умереть — вмешалась бедная Зинаида.
— Я никого не убивала, Липонька. Никого. Не взяла бы я грех такой. Замолчи, и ты греха на себя не бери, не обвиняй огульно. Мне страшно, тебе неужто не страшно, нет? — она всхлипнула, сгорбилась, закрыла лицо руками, и бормотала дальше в ладони так, что я с трудом разбирала слова.
Сестрам досталось кое-что от родителей, но смерть Матвея не повлияла на это наследство. А мой новый брак — да, мой второй брак давал Клавдии выгоду, но убивать нескольких человек из-за выморочных рядов?
Убивать меня вообще нет никакого резона, скорее нужно было помочь умереть Авдотье Ермолиной, чтобы выдать меня замуж уже, вдову за вдовца.
— Ты да я, а прочие сгинули. Сестры да братья с приории, на них рука нечестивца не подымется, да и знать они не знают, кто мы да что мы… Всех убили, Липочка, всех. Ты, — она нервно всхохотнула, но продолжала ровным глухим голосом, спрятав лицо, — это ты. Больше некому, ты и лодку раскачала, и Зинаиду отравила, и Домну удавила. Я осталась. А ты
