пока меня, как щенка, прижали лбом к стене, открывая «уютную» берлогу.
– Вот это да… – сонно протянул Димка, встал со скамейки, щелкнув шейными позвонками, и подошёл к решетке, наблюдая, как с меня снимают наручники. – А маман скоро приведут? В соседнюю камеру поселят? Ну, чтобы уж вся семейка долбанутых была в сборе. Мама, папа, я – тюремная семья. У меня наркотики, а у тебя что? Ой, бодяжил алкашку и втюхивал туристам на пляже? А мать, поди, кукурузу недосаливает?
– Нет, мама с моими родителями, – я дождался, когда сержант удалится, и опустился на пол, чтобы камеру напротив было видно.
– Ой, бать, у меня и дед с бабкой есть? – ощерился Димка, проглатывая яростный рык. Движения его были резкими, и готов был поспорить, что не будь я спрятан от него за решеткой, то получил бы в морду. Ну, лично я бы так и сделал. Впечатал бы пару раз и успокоился. – А сестёр и братьев у меня сколько? Или ты расскажешь сказку, что все эти годы жил отшельником и древним девственником?
– Поговорим?
– Я бы с матушкой для начала поговорил, – в голосе парня было столько обиды, досады и злости, что даже глухому было бы всё понятно.
– А ты со мной поговори. Поори, выплесни дерьмо, а то вскипишь скоро. Давай, я готов, и отсюда никуда не денусь.
– А что тебе до моего дерьма? – Димка и правда вскрикнул. Сжал руками прутья клетки, в которой оказался, и стал так отчаянно трясти, что стены задрожали. Он вжался в решетку, сощурился, рассматривая мою окровавленную морду. – Папочка-фрилансер? Да на хер мне всё это сдалось? Думаешь, я в двадцать лет обрадуюсь, что батя появился? Так нет, Денис Александрович Раевский, поздно. Машинками меня не купить, мороженым не умаслить, поздно. Вырос я без тебя, и дальше пойду тоже без тебя.
– Кто же тебя держит? – я усмехнулся, вслушиваясь в эмоциональную тираду парня. – Ты имеешь право и злиться, и ненавидеть. Можешь и мать довести до истерики, это тоже твоё право. Вот только прими за константу, что я в твоей жизни есть, и больше никуда не денусь, даже если очень сильно этого захочешь!
Я встал, игнорируя, жуткую боль в голове, и точно таким же образом уставился на покрасневшего от закипающего яда парня. Глаза в глаза.
– Дальше?
– Что дальше? Думаешь, я буду спрашивать, как меня заделали? Думаешь, захочу знать, что стал сперматозоидом из порвавшейся резинки? Жертвой залёта? Нет. Мне было проще жить, понимая, что единственный, кому я нужен в этой жизни – мать. Она для меня была и отцом, и мамкой, и строгим полицейским, отчитывающим за проказы. Не хочу я знать о вашем случайном соитии. Не хочу!
– А кто тебе это сказал? – я сорвал с себя рубашку, стирая кровь. – Ты сам додумал, а домыслы – участь следаков, а не адвокатов, Дим. Ты должен привыкнуть, оценивать реальность через фильтр железобетонных фактов. Рыщешь за правдой до тех пор, пока не упрешься лбом в неё. Да, она бывает разная. Порой на её лаврах ты чувствуешь себя победителем, властелином реальности, в которой можно спасти человека от тюрьмы, а можно утонуть в болоте боли. И от этого уже никогда не отмыться.
– Ты специально, что ли, загремел сюда? – осенило Димку так внезапно, что тот даже не успел поймать улыбку. – Да ты сюда уселся, чтобы присматривать за мной?
– И да, и нет. Найди правду.
– Загадки он мне тут загадывает. На хер иди со своей заботой, вот моя правда! – заорал он и отскочил в дальний угол, до которого не доставал свет лампы, покачивающейся из-за сквозняка. – Херовый из тебя адвокат, батя, раз ты решил, что моя правда менее значима, чем твоя.
– Твоей правды нет, сынок.
– Это ещё почему?
– Потому что ты молод и глуп. А ещё потому что отвергаешь правду в принципе, создавая иллюзию того, что ты все в этом мире знаешь! – мой рычащий голос проскользил по крашеным стенам и достиг адресата абсолютно в цель, потому что пацан вновь скинул ноги на грязный пол. – Молодость всесильна, бессмертна. Ты несешься на принципах, как на тройке вороных. Ходишь без шапки, гонишь под двести с открытыми окнами, бухаешь в баре, машешь кулаками, совершенно не думая, что в любой момент можешь сдохнуть. Вот и я не думал. Не думал, что могу потерять свою любовь и не иметь и шанса исправить всё, что не усмотрел из-за ощущения всесильности. Я был такой же.
– Ты её любил? – мой крик вернулся неуверенным шепотом сына, точно так же проскользившим по облупленным стенам. И этот звук тоже попал в цель. В самое сердце. И раз уж я тут задвигаю про правду, то и врать у меня нет права.
Этот вопрос долго зудел в моих мыслях. Нет, я знал! Но торговаться с совестью и произносить это признание в мыслях – одно, а признаться мужчине, в котором течет моя кровь – это совершенно другое.
– Я её до сих пор люблю, – задрал правую руку вверх, демонстрируя татуировку, с которой живу всю свою жизнь. Надпись сделана обычным шрифтом, буквы большие, четкие, чтобы и шанса не было не заметить. «НОЧЬ». У каждого есть метка из прошлого. Эту метку я сделал сам. Она всё это время была шрамом близко к сердцу. – У меня нет правды про то, как бы мы хорошо жили все вместе. Ну, нет её у меня! Зато у меня есть правда о том, что я никогда не пропаду с твоего горизонта, даже если ты мне морду будешь бить.
– У меня принцип, детей и стариков не бить, – усмехнулся он, цитируя любимый фильм Адки.
– Ты быстро научишься переступать через принципы, орудуя терминами: надо, закон, правда.
– Расскажи… – снова шепнул Димка и опустился на пол, опираясь спиной о решетку, лишь бы не смотреть мне в глаза.
И я рассказал. И про первую нашу встречу на волнорезе, где чумная девчонка сидела часами, чтобы запомнить то, как стихия бьётся о камни, и о нашей любви, которой никто не мог помешать до тех пор, пока мы верили друг другу, и до тех пор, пока не пришлось выбирать, кого любить больше. Мужчину, от которого ждёшь ребёнка, или родную сестру.
– А дальше? – Дима дёрнул головой, а в тусклом свете луны, сочащейся из крошечного зарешеченного окна, стали видны его слёзы.
– А дальше мама расскажет, потому что это её правда.
– Меня уже тошнит от этого слова, а я ещё лицензию не получил, –
