путь одной из самых ярких женщин Великой революции, крестьянской дочери из села Александровка Бахмутского уезда Екатеринославской губернии Анастасии Алексеевны Биценко. Впрочем, к тому времени это был уже город Сталино.
* * *
Донна по-кошачьи потянулась в сторону бутылки с виски и сказала осипшим голосом:
– Не утерплю, если про Левку не добавлю. Уж куда дончанин знаменитей! Хрущеву конкуренцию составлял после того, как Алексей Толстой зачем-то сделал из него одессита и садиста. Но он был боевик-анархист. Тут все просто – анархисты до самого Октября были в Донбассе куда популярней и организованней большевиков. Да и эсеры с меньшевиками – тоже. Левкин отец и дядья в Донецке на Мушкетовском кладбище лежат. На еврейском участке. Как же промолчать о нем. Слушайте, и будем расходиться.
Донна от души плеснула в кружку пахучей односолодовой субстанции, одним глотком выпила, вытерла ладонью губы и продолжила.
«Я Лева Задов из Донецка, здрасьте!» История о самом известном юзовском еврее, который объегорил батьку Махно
Одно из самых громких имен в истории Новороссии и Донбасса могло бы остаться известным лишь узкому кругу историков Гражданской войны в России, если бы писатель Алексей Толстой не ввел в роман «Хождение по мукам» этакое колоритное мурло, типичного бандита-одессита.
«Я Лева Задов, со мной шутить не надо!» – эта фразочка пошла в народ после первой экранизации романа в 1959 году, но особенно известной стала после второй экранизации 1977 года. Писатель, конечно, имеет право на вымысел, но тут Толстой явно перестарался, ибо реальный анархист Задов-Зиньковский никогда не был одесситом, уголовником и тем более палачом, каковым его знают и по фильму, и по книге.
Тем не менее надо признать, что самым известным евреем Донбасса Задов стал именно благодаря искажению его облика писателем. Обрадовался бы он такой славе? Это вряд ли. Хотя бы потому, что при его работе огласка нужна была менее всего.
Помните, у Высоцкого: «А там на четверть наш народ»?
В 1917 году Временное правительство России наделило заводское местечко Юзовка в Бахмутском уезде статусом города. Сделать это надо было давно – 50‑тысячное население Юзовки характер жизни имело вполне городской, работало все больше на шахтах и заводах.
Любопытно, что достаточно большое количество заводских рабочих и ремесленников были евреями. Судите сами – согласно переписи 1917 года в наших палестинах проживало почти 10 тысяч «лиц иудейского вероисповедания». Это на сорок тысяч с хвостиком славян – русских, украинцев, белорусов и примкнувших к ним поляков. Почти каждый пятый житель новоиспеченного города был евреем.
Больше того – через десять лет, уже по переписи, проведенной советской властью, из ста тысяч жителей города Сталино почти двадцать пять в «пятой графе» проставили – «еврей».
Нетрудно представить себе, что вопреки сложившемуся мнению далеко не все они служили приказчиками в лавках, кабатчиками, официантами, врачами, инженерами. Это позже, в эпоху Хрущева или там Брежнева, еврейский мужчина у мартена или в шахте стал если не редкостью, то хотя бы нетипичным случаем. До революции же говорить о наличие еврейского пролетариата можно было без натяжки.
Одним из них и был тогда еще никому не известный Левка.
Никола Задов перебрался в Юзовку из еврейской сельхозколонии Веселая на Екатеринославщине в самом начале XX века.
Старшему из сыновей, Льву, досталось образование в два класса хедера – начальной еврейской школы. Для сына полунищего извозчика это еще и неплохо. Мы не знаем доподлинно, соответствовал ли Левкин родитель бабелевскому образу папаши-биндюжника. Думал ли он «об выпить хорошую стопку водки, об дать кому-нибудь по морде»? Наверное, думал.
В такой дыре, в такой зловонной яме, как Юзовка начала XX века, о чем еще можно было думать? Левка же Задов думал о жратве и новых ботинках. А это надо было работать, а это надо было пахать. Благо в чернорабочие на заводе Юзова прием шел круглый год.
И стал Левка каталем. Двухметрового роста, насмешливая физиономия, силы немереной! Куда ж его могли еще на заводе определить – только «козу гонять».
«Козой» звалась тачка для руды, которую каталь доставлял с рудного двора к доменной печи. Чтоб вы знали, работенка это адская и только жилистый, мускулистый от природы человек мог ее вынести в течение длительного времени. В тачку нагружали от 30 до 50 пудов руды (700–900 кг весу!).
«Не каждый может в течение смены нагрузить на “козы”, перевезти и разгрузить около 2000 пудов железной руды… – писал в своих воспоминаниях известный доменщик Макеевского завода Коробов, – за двенадцать и более часов работы на заводе платили 70–80 копеек – по копейке за “козу”, а на каждую “козу” грузили ни мало, ни много 25–30 пудов руды. Двор был весь в рытвинах, повороты узкие, колеи разбиты…»
Ему вторит Д. Пысев, в юные годы побывший недолгое время каталем на заводе в Юзовке: «Нагрузишь да подтянешь этак-то за смену тачек сорок и ни рук ни ног не чуешь…» Чтоб ни у кого не оставалось сомнений в природе этого «спорта» – так каждый день, месяцами, годами.
Задов выдержал два года. И выдержал бы кто знает сколько, ибо во всяком ремесле кроме мышц и сухожилий требуется и своя техника, прозываемая сноровкой, – авось не помер бы! Но на заводском дворе давно уже пустила всходы революционная пропаганда.
Революцию тогда делали многие партии – выбирай любую! Хошь в социал-демократы иди, хошь в эсеры, если совсем уж радикальный – в анархисты. К ним Лева Задов и подался.
У анархистов-коммунистов (а были еще и синдикалисты) паренька приметили. С такой статью и кулаками пудовыми только на «эксы» ходить, сиречь на налеты, под лозунгом «Экспроприируй экспроприированное!». Карьера идейного налетчика была недолгой. Во время очередного «экса» где-то там на Рутченково его повязали и быстренько упекли на каторгу. Восемь лет – такой относительно мягкий приговор ему нарисовали. Могли бы и повесить. Шел 1913 год.
В общем, проклятую империалистическую войну анархист Задов провел в местах не столь отдаленных, как говорится.
А в буревом 17‑м наступило его время. Амнистия, возвращение в Юзовку, снова тачку каталя в мозолистые руки (а чем он еще мог заработать на жизнь?), избрание в Юзовский совет от доменного цеха. Вместе с прославленным доменщиком Михаилом Курако, между прочим, тоже вернувшимся на завод.
Ирония судьбы и знамение времени – в депутатах бывший начальник цеха и самый низший по производственной иерархии того же цеха рабочий. Но вот дальше дорожки их разошлись кардинально.
Курако через короткое время рванул строить будущий металлургический гигант в сибирском Кузнецке, а Лева, как пелось в
