динозавров. Ожидаемо, сердце при виде нее заметалось в груди испуганной птицей, а шум в ушах походил на перебивающие друг друга голоса кукольных жертв.
– Прощай, – растянув губы в жестокой ухмылке, Нина с незнакомым ей садистским наслаждением бросила похожую на девочку куклу в железную бочку, где пылал огонь.
– Что жжешь? – раздался за спиной голос дяди Яши. Он с интересом заглянул в расправляющееся с игрушкой пламя.
– Мусор, – улыбнулась она, не сводя взгляда с покрывающегося трещинами кукольного лица.
Дядя Яша перевел взгляд на Нину и, заметив мелькнувший в девичьих глазах безумный блеск, уточнил:
– Все хорошо?
Нина посмотрела ему в глаза и искренне улыбнулась:
– Лучше не бывает.
Кукольница
Роза проснулась будто от удара молнии – что-то с силой ударило в грудь. Попыталась открыть глаза, но засыпанное землей лицо превратилось в неподвижную маску. Постаралась пошевелиться, но мертвое тело отказывалось повиноваться. Со всех сторон в него саблями впивались ребра лошадей, а сверху могильной плитой давила земля. Спать, ей так хотелось спать. Она почти поддалась искушению, но болезненный удар в безжизненное сердце вновь заставил прислушаться к зову, идущему откуда-то изнутри. Нужно выбираться.
Роза принялась извиваться змеей, избавляясь от смертельных объятий навеки уснувших рядом животных. Земля над ней потрескалась, запузырилась, раскрошилась. Она высвободила руки, утопила пальцы в грунте и с трудом вылезла из-под земли. Уселась на краю своей безымянной могилы, огляделась. Небо заволокло серыми тучами, обещая снегопад. Застывшая земля серебрилась инеем, холодный ветер гонял по заброшенным конюшням побитую морозом листву.
Движимая незнакомым доселе инстинктом, Роза поднялась и попыталась сделать шаг. Упала. К ногам будто привязали пудовые гири. Сидя на земле, она ощупала их сквозь длинную юбку. Что-то было не так.
«Ноги. Ноги не мои. Не мои…» – Роза дернула головой, прислушалась. Она должна что-то делать, должна куда-то идти. Это важно. Это так важно.
Она одернула подол грязной юбки и вновь попыталась встать. Получилось лишь с пятой попытки. С трудом балансируя на чужих ногах, она неуклюже двинулась в сторону опустевших конюшен. Ледяной ветер трепал измазанное в грязи платье и скидывал на каменный тротуар запутавшиеся в волосах бутоны роз, но Роза, слепая и глухая к чуждому ей теперь миру, лишь шла вперед, повинуясь требовательному зову. Поднялась на пригорок и посмотрела на особняк. Да, туда, ей нужно туда. Она переставила чужую пудовую ногу и замерла. Нет, не сейчас. Сначала она должна…
Роза услышала шум воды. Да, вода, ей нужна вода. Уже уверенней она двинулась в сторону шумевшего неподалеку ручья. Здесь. Да, здесь. Принюхиваясь, она снова дернула головой. Вошла в ледяную воду и подняла со дна куклу.
«Наташа», – всплыло в памяти имя.
Наташа. Наташа. Ведомая новой целью, Роза вышла из ручья и устремилась в сторону леса. Девочка нашлась быстро. В одиночестве она брела по тропинке и зябко прятала руки в белой меховой муфте. Она изменилась, повзрослела. Годы сделали из нее премилую юную девушку, но не смогли стереть из памяти давнюю знакомую. Заметив Розу, Наташа обрадовалась, кинулась навстречу. Кукольница молча протянула давно потерянную куклу. Девушка ахнула, засмеялась. С благодарностью приняла утерянный подарок – как и все дети, Наташа всегда доверяла маме кукол.
– Я думала, вы… – прошептала она посиневшими от холода губами и осеклась. Со стороны особняка ее позвал женский голос.
Роза попятилась. Пошатнулась, но успела ухватиться за ветку платана. Наташа поглядела на нее с беспокойством и, кивнув, спрятала куклу в муфту.
– Прощайте, – прошептала она и бегом бросилась на материнский зов.
Роза проводила девушку взглядом и ощутила сковавшую тело усталость.
Заснуть. Теперь она могла вновь заснуть.
Глава 17
Цокот лошадиных копыт под окнами снова не давал спать всю ночь. Нина выныривала из липкого тягучего сна, словно из бочки с медом, вслушивалась в шум за окном, но ее настойчиво утягивало обратно в сонный омут, больше похожий на горячечный бред. От обрывков бессвязных сновидений к утру разболелась голова, и она на ватных ногах прошла в ванную комнату, надеясь, что прохладный душ вернет разгоряченным мыслям хоть какое-то подобие порядка.
Протерев влажной ладонью запотевшую поверхность зеркала, Нина взглянула на успевшее стать ненавистным отражение.
– Стереть лак с ногтей, записаться на стрижку, – подсушивая полотенцем отросшие волосы, она начала планировать день. – Крем от кругов под глазами тоже был бы нелишним. – Нина приблизила лицо к зеркалу и уставилась на потускневшие карие глаза в обрамлении посеревших век. Тяжело вздохнула и пропустила сквозь пальцы мокрые волосы. – Что за…
Вновь прильнула к зеркалу. Показалось или…
– Да вашу ж мать, все-таки впустили ее! – в отчаянии завопила она, полными слез глазами рассматривая коротко остриженную прядь на затылке.
Попятилась, воя от бессилия, и осела на пол, больше не в силах тащить эту ношу на своих плечах. Почему? Почему ее семья? Почему она? Она, уже лишившаяся так многого. Почему ей нельзя жить спокойно, как всем: просто ходить на работу, просто встречаться с друзьями, скучать перед телевизором по вечерам? Почему она должна бороться со злом один на один и быть той, от кого зависит жизнь семьи? Это несправедливо. Это так несправедливо.
Заливаясь слезами, Нина свернулась калачиком на коврике рядом с ванной. Вода со шторки для душа капала на плечо, и казалось, что за спиной плакал кто-то незримый. Но вдруг слезы у невидимки закончились, а следом закончились слезы и у самой Нины. Сморгнув пелену с глаз, она решительно поднялась и умылась холодной водой.
– Поревела и хватит, – воинственно прошипела своему отражению. – Утопиться в жалости к себе – самый простой выход, она только этого и ждет. Не дождется! – выкрикнула Нина последнюю фразу, обращаясь к кому-то за дверью. – Не дождешься, зубастая тварь! – И уже тише добавила: – Зубы об меня сломаешь.
Запах яблок, похоже, впитался в стены дома. Вчера Юля весь вечер варила варенье, крутила джемы и разливала по банкам компоты. Даже аромат яичницы с колбасой был бессилен перед яблочными миазмами, и Нина, сидя за круглым обеденным столом, старалась дышать через раз.
– Больше никогда в жизни яблоко в рот не возьму, – не удержавшись, сообщила она родне.
– Это ты сейчас так говоришь, – улыбнулась мачеха. – А зимой тебя от моего варенья за уши не оттянешь.
Нина сжала губы и перекатила по тарелке бутон сухой розы, найденный под глазуньей.
– Тось, тебе чего неймется? – недовольно спросила младшую сестру, которая то и дело подпрыгивала на стуле.
– Нин, когда ты развесишь картины? – посмотрел на нее отец. – Я вчера чуть мизинец о них не сломал.
– Может, нужно свет
