самими собой до невыносимого, сводящего меня с ума хохота… – Дейдре поднялась со своего каменного сиденья и заходила туда-сюда. – Нет у меня цели очернить мою общину. В ней жили добрые, чтящие предков люди. Я выросла с этими юношами и девушками, но… Они сходили с ума, бросались друг на друга в ожесточении, душили и даже убивали ножами, которыми доселе резали еду на блюде. От такого духи или убегали в испуге, или, наоборот, подвигались ближе с интересом, отчего и их порой убивали в пылу. А в один из дней мой двоюродный брат первым перекинулся в дракона, после того как подрался с другим братом за кубок из золота.
– Почему ты говоришь, что тоже подверглась метаморфозе, если твое тело белое и не тронуто чешуей? – спросил дракон, ненадолго покинув свои думы.
– Эти метамор… метаморфозы происходят, когда я долго не обращаюсь в дракона, – объяснила девушка. – А после перекидывания в дракона и обратно они пропадают. Я же человек… – она сказала это с неуверенностью, почти шепнула. И тут же, желая доказать что-то самой себе, повторила уже громче: – Я человек! Поэтому меня не коснулись ни безумие, ни уродство!
– Что сделал Фойрес с обезумевшими драконами? – спросил дракон, пропустив ее гордое заявление мимо ушей.
– Ничего, – ответила Дейдре. – Приходил все реже и реже. К тому дню в моих соплеменниках мало что осталось человеческого. После моей мольбы местные духи утаили меня в укромном месте, потому что по залам, как у себя дома, бродили уже не люди, а чудовища: вечно голодные, забывшие, кем были, полные дикой злобы и похоти. Я боялась. Не показывалась им на глаза. Погодя большинство из них… Я не могу назвать их уже своими родственниками… Или даже людьми… Драконы вырвались из дворца в мир, перед этим убив всех, до кого дотянулись, превратив горы золота в оплавленную руду, полные веселья залы – в пустошь, где столы изломаны, еда сгнила, а духов больше нет. Духам уже не хотелось веселиться в окружении тупой злобы. Дворец ненадолго будто опустел. Магия не убирала последствия разрушения, а прислужников либо съели, либо они не показывались в залах из страха.
От воспоминаний прошлого на лице Дейдре отразилась печаль. Ей было жаль людей из общины.
– После того как дворец покинул последний дракон, я показалась в залах. Меня отвели к Фойресу, но тот лишь погладил по волосам и отпустил к пирующим. Все стало как прежде… Ведь беззаботные духи заскучали по веселью и пляскам. В залах заиграла волшебная музыка. Опять появились гости издалека – их усаживали за столы и сытно кормили, после чего показывали Фойресу. Вот только большинство из них я больше не видела. Но в любом случае, когда пришедшим гостем стала моя матушка, все поменялось. До этого я долго просила Фойреса отпустить меня в родную общину похоронить кости родных. Я всегда оставалась Дейдре, дочерью Патруппина и Хеоллеи. Залы духов были мне не по душе… Но меня не отпускали… Я уже подумывала о бегстве, хоть и боялась Фойреса, но в один из дней во дворец пришла матушка вместе со своим другом-юстуусом. Поначалу, когда она появилась в зале, поглядела на меня своими голубыми глазами, я сочла это за видение. Но она стояла передо мной. Улыбалась. Тогда я уже научилась определять, кто человек, а кто – юстуус в теле человека, поэтому поняла, что передо мной родная мать. Живая! Вскрикнув, я бросилась к ней и обняла. Для меня закончились все тяготы, когда она в ответ обняла меня, пусть и неуверенно. Будто не сразу вспомнила, кто я… – Дейдре отвернула лицо и смахнула слезу. – Мы покинули дворец, вернулись с матушкой в общину и похоронили кости родных как следует: напели душам путь в Хорренх, доложили им посуды, одежд и украшений в надежде, что душа не останется обездоленной. Повсюду за нами следовал юстуус. Позже матушка привела меня в храм. Они убедили меня заснуть, чтобы проснуться, когда земли придут в себя после разорения, землетрясения утихнут и наступит мир.
– А тебя не смутило, что твоя матушка повелась с юстуусом?
– Нет. Тогда нет… – Дейдре качнула головой. – Она не сочилась магией, как юстуусы. Я поняла, что она стала не совсем человеком, когда этот друг опаивал ее кровью, но разве это отменяет то, что она моя любимая мать?
Дракон тоже качнул головой.
– Я полагал, ты хотя бы отчасти понимала, что тебя положили в сундук, как вещь, чтобы достать, когда понадобишься. И ты дейш-штвительно понимала это. Однако продолжала слушаться во всем и Фойреса, и мать… Что это? Желание чувствовать себя человеком? Тоска по счастливому прошлому, когда ш-шемья была жива?
– Я выполнила уговор, – перебила его Дейдре. – Теперь ты расскажи, что произошло с моей матушкой? Где она была? Куда пропала?
Оставив ее без ответа, дракон раскрутился и пополз к выходу. Окаймляющая его шею и часть морды лохматая грива задела Дейдре, прижавшуюся к стене, чтобы не быть раздавленной. Дракон покинул расщелину, протиснувшись в ней и цепляясь крыловым когтем за стены. Его брюхо было остывшим, и он хотел подкинуть в него еды.
– Погоди! – крикнула вслед Дейдре. – Куда ты? Ты должен рассказать мне про мать!
– Не должен.
– Но я же открылась тебе! Ничего не утаила!
– Я не просил тебя. Ты сама пош-шла на это, – обернувшись, прошипел дракон. – Тебе ведь надо было кому-то излить душу? Я выслуш-шал, как и полагалось. Тебе стало легче?
Девушка взмахнула руками:
– Но так нечестно! Ты должен!
– Ещ-ще раз повторяю: ничего я не должен…
– В тебе не осталось ничего человеческого, раз так поступаешь!
Дракон расхохотался, хотя это походило больше на судорожные вдохи и выдохи. Не приспособлена была его демоническая глотка, изрыгающая страшный рев вперемешку с огнем, для такого действия, как смех.
– Потому ты и ведешь себя так, пташка? – поинтересовался он с иронией. – Считаешь, что демоны принесли в этот мир зло и пороки? А твой долг противиться демоническому в тебе, оставаясь человеком? Потому ты и не сошла с ума?
– Да! – прямо сказала Дейдре. Глаза ее пылали обидой. – Так и было! И Генри, в отличие от тебя, противился этому демоническому куда дольше, пусть и не справился.
– Потому и не справился. Хочеш-шшь, я открою тебе еще одну тайну, которую постиг? – хохотнул дракон. – Демоны, какими мы их знаем, есть плод этого мира. Алчность, ж-жлоба, кровожадность, хитрость… Вш-ше это демоны переняли от человека. Я даже больше ш-шкажу, Дейдре. Еш-шли взять историю нашего мира, то никто не принес больше бед человеку, нежели другой человек. Именно он развязывал войны, разрушал ш-шозданное другими, ненавидел другого за иноверие, за то, что кто-то богаче, красивее или счастливее. Ничего хуже, чем человек, никто никогда и не придумал.
– Не может такого быть… Ты сам не понимаешь, что говоришь!
– А ты напряги память, – вкрадчиво шепнул ей змей. – Неужели до того, как мир Хорр слился с твоим, никто не нападал на общину? Никто не крал? Не убивал? Не лгал? Да, вы пережили вш-шплешк магии, и приход демонов стал для вас штрашным бедствием. Но разве до этого у вас не было других бед, пусть и более мелких? Человек и человечность, Дейдре, между собой похожи, как ш-шлова, но человечность не всегда ходит рядом с человеком.
Дейдре оцепенела и теперь только нерешительно оглядывалась, будто не понимая сказанного ей.
– Боишься поверить, пташка… Но я прав… Теперь я точно знаю, что прав.
– Послушать тебя, так что демон, что человек – все одно! – не выдержала девушка, топнув ногой.
– Не всегда, но чаще так и еш-шть. – Дракон обполз ее по кругу, высясь, как гора. – Не пытайся познать все, Дейдре. Как только это произойдет и ты постигнешь, что случилось с твоей матерью и какая тебя ждет участь, тебе вмиг станут противны и твой пещерный дом, и твои жалкие попытки оштаться… Так кем оштаться?
Ему не ответили. Дейдре ринулась прочь от дракона. Она долго бродила по лабиринту скал, не замечая странной человеческой тени, скользящей следом, пока не очутилась у своего грота. Подвешенный к входу, играл с ветром атанкар – оберег от демонов. Поглядев на него, Дейдре
