того, как мы поженились и появились вы, мальчики. Все признаки были налицо, но я слишком боялся взглянуть правде в глаза.
С каждым словом, что срывалось с блестящих от бурбона губ, у меня все больше щемило сердце. Все мышцы напряглись от злости. Я вцепился в край стола, аж костяшки пальцев побелели от напряжения.
– Как только все подтвердилось, я решил поговорить с ней. Она все отрицала. А потом, неделю спустя, попала в аварию. – Он низко склонил голову, и на лице его застыло сожаление. – Ей удалось восстановиться после травм, и, казалось, она стала прежней, все вошло в привычную колею, так что я не стал давить. Зарылся в работу. И опять проигнорировал все признаки. – Отец покачал головой, не глядя мне в глаза. Он, казалось, затерялся в воспоминаниях. – Может, я просто не хотел в это верить. Когда Джим рассказал, что обнаружил, я вообще на него сорвался. А потом… – Казалось, ему больно даже говорить об этом. – А потом она умерла, и я никогда не прощу себя за то, что не уделял ей должного внимания. За то, что бросил вас с Олли на произвол судьбы. За то, что поверил в ее ложь, в ее обман.
Мне кажется, что голос у меня вот-вот сорвется. Что я сам вот-вот сорвусь.
– То есть ты знал? Знал, что она принимала таблетки еще до аварии, и решил, что можно позволить врачам прописать ей еще больше? Ты решил, это умно?
Отец в этот момент был воплощением неуверенности. Он сильно нахмурился, изо всех сил сжал в руке бокал.
– Они не давали ей таблетки. Врачи даже не прописывали ей обезболивающее. Честно говоря, думаю, девяносто процентов того, что она лечила, даже настоящими не были.
У меня затрепетали ноздри от гнева. Казалось, я окончательно схожу с ума.
– Хочешь сказать, она все выдумала?
Нет. К черту все. Я решил, что нельзя верить ни единому его слову. Я видел аварию. Я там был. Разбитые фары, согнутый металл. Мама была ранена. Я ее видел.
– Думаю, она и правда пострадала, но вряд ли травмы были такими серьезными, как она говорила.
Вот тут-то и настал переломный момент. Я обогнул стол, подскочил к отцу. Мы были одного роста, я, может, даже немного выше.
– Нет! Нет! Нельзя вот так перекладывать вину на нее! Нельзя превращать ее в злодея. Я ее видел! Видел, что машина была вся всмятку, а мама находилась внутри. Тебя там не было.
– Кристиан, – окликнул меня Джим. Голос у него был строгий, и я тут же повернулся к нему. – Он говорит правду. Я глубоко копал после ее смерти и раскопал все, что можно. Врачи не выписывали ей лекарства. Уже через месяц после аварии она вообще перестала по врачам ходить. Она полностью оправилась.
– Почему, думаешь, никого не обвинили в ее смерти? Потому что врачи не выписывали ей обезболивающие. Твоя мать сама вышла на этих людей и сама виновата в случившемся. – От отца пахло перегаром, и мне хотелось сморщиться. – Ты не был ни в чем виноват. Независимо от той аварии твою мать ждал один и тот же конец.
Глаза у меня горели, в горле встал ком. Злость, порожденная горем, медленно таяла. В отцовском взгляде была мольба. Джим смотрел выжидательно и терпеливо. Казалось, мне в грудь впиваются осколки стекла и вырезают оттуда последние крохи уважения к моей собственной матери.
Нет.
Я протянул руку и смахнул отцовскую бутылку бурбона и чашку со стола. Пусть я на мгновение и утратил самообладание, все равно было приятно. Под звуки бьющегося стекла я вылетел из кухни и понесся на заднюю веранду. Мне остро нужен был свежий воздух, чтобы сохранить хотя бы остатки разума.
Глава 32
Хейли
Мне уже доводилось однажды оказаться в таком положении – таиться на лестнице, в тени огромных ступеней, скорчившись, сидеть на мягком ковре и подсматривать в щелочку между перилами. Только в этот раз я наблюдала не за тем, как умирает мой отец, а как Кристиан гневно бежит из собственного дома через заднюю дверь.
До меня доносились обрывки его разговора с отцом, но, поскольку я попыталась дать им шанс поговорить с глазу на глаз, услышать удалось далеко не все.
Я не знала точно, что сейчас нужно Кристиану, но интуиция подтолкнула меня встать, медленно пробраться вниз по лестнице – в поисках парня, который каким-то образом умудрился прочно занять место в моем сердце.
Он был мне дорог.
Моя рука застыла над дверной ручкой. Последняя мысль меня попросту ослепила. Он был мне дорог. Все мое тело будто обдало волной тепла. По шее расползался румянец, пальцы покалывало. Сердце пропустило удар. Кристиан был мне дорог.
Я открыла дверь и почувствовала, как остывает лицо на холодном воздухе. А потом заметила Кристиана. Рубашку он до сих пор так и не надел. Он стоял ко мне спиной, и я залюбовалась его гладкой кожей. Склонив голову, он опирался на перила, отчего плечи казались особенно мускулистыми. В голове моей снова промелькнули воспоминания о наших поцелуях, но я тряхнула головой, отгоняя их прочь. Не время.
– Много ты слышала? – спросил он, не двигаясь.
Я подошла чуть ближе.
– Не особенно. Так, обрывки.
Что было чистой правдой. Несколько раз прозвучало мое имя, потом они стали кричать что-то насчет мамы Кристиана, но на этом все. Я многого не знала, оставалось много дыр.
Странно было то, что мне было, в общем-то, все равно, узнаю я, о чем еще они говорили, или нет. Даже если говорили обо мне. В данный момент меня волновал только Кристиан.
– Ты нормально? – Я встала рядом с ним и уставилась на задний двор. Он был просто огромным. На дубе справа от нас до сих пор можно было различить домик, где мы играли детьми. Соседские дома находились на приличном расстоянии, видно было только ограды, но я знала, что, если чуть-чуть подвинусь, смогу разглядеть высокий передний свод дома, где раньше жила.
– Не знаю.
Я кивнула. Мне такое было знакомо.
– Я сожалею.
Кристиан повернулся ко мне; я чувствовала его пристальный взгляд.
– О чем?
Я оторвалась от огней в соседских домах (там, где еще не спали, где еще кипела жизнь, горел свет) и взглянула на Кристиана. У него были тяжелые брови, соблазнительные губы. Я смотрела на них, и у меня внутри все обрывалось.
– Я сожалею насчет твоей мамы. Я ведь так этого ни разу не сказала с тех
