пор, как вернулась. Я сожалею.
Лицо его смягчилось, морщинки беспокойства на лбу разгладились.
– Прости, что обвинял тебя. – Он тряхнул головой и запустил руки в короткую шевелюру. – После разговора с отцом мне кажется, что винить стоило скорее ее.
Я тут же накрыла его руку своей.
– Почему вообще ты винил меня?
Он тяжело вздохнул, а потом кивнул в сторону домика на дереве.
– В тот вечер, когда умер твой отец, ты звонила мне. Помнишь?
Сердце у меня зашлось как сумасшедшее, как бывало всегда при малейшем упоминании той ночи.
– Честно говоря, я стараюсь не думать про тот вечер. Вообще.
Кристиан кивнул.
– Справедливо. Но ты мне звонила. Помнишь, мы же постоянно, часами болтали по телефону ни о чем?
Я криво улыбнулась и заправила прядь волос за ухо.
– Да, это я помню.
– Так вот, ты сказала, что родители ругаются.
– Мне всегда становилось лучше после разговоров с тобой.
– Ты сказала, твои родители ругаются, а потом повесила трубку. Я все звонил и звонил тебе, но ты не отвечала, и я заволновался. Я попросил маму отвезти меня к твоему дому, хотел убедиться, что все в порядке, но она отказалась, потому что на улице дождь шел.
Дождь… Дождь я помнила. Помнила, как стояла возле дома среди синих и красных всполохов от полицейских мигалок. Я была так рада дождю – с неба лило, и никто не догадался бы, что я не плакала.
С этим у меня вообще были проблемы. Я не плакала, когда убили моего отца. Будто выключатель сработал. Он умер, и я больше не могла плакать. На сеансах групповой терапии, куда меня заставил ходить прошлый соцработник, я узнала, что так проявляется шок. Тем не менее я до сих пор плакала крайне редко. Потому я так встревожилась на прошлой неделе, когда разрыдалась в объятиях Кристиана.
Его голос вырвал меня из размышлений о прошлом.
– Я разозлился и все равно пошел. Сел на велик и поехал к твоему дому. Мама поехала за мной на машине и попала в аварию у меня на глазах. Я видел, как машина практически пополам сложилась, причем мама все еще находилась внутри.
Я прикрыла рот рукой, не зная, что сказать. В голосе Кристиана была такая мука, что сердце мое разрывалось.
– Но ведь убило ее не это, – прошептала я.
Он повернулся ко мне и кивнул.
– Ага, до сегодняшней ночи я думал, что все дело было в обезболивающих, которые ей прописали врачи. Мол, она принимала их, и это ухудшило ее состояние. Но, по словам папы и Джима, все было совсем не так. У мамы были проблемы еще до аварии.
Я с трудом сглотнула. В горле стоял ком.
– Мне так жаль.
– Пять гребаных лет я винил в этом себя.
– И меня.
Он кивнул и снова уставился вдаль.
– И тебя. Нас. Твердил себе, что, мол, это ты виновата в том, что я вышел из дому в тот вечер. Я был так очарован тобой, что меня больше ничто не волновало. А потом она попала в аварию, и это положило начало череде событий, которые в итоге привели к передозировке. – Он опустил голову и заговорил тише. – Я винил тебя, потому что не хотел винить себя самого. Ирония в том, что от этого ненависть к себе только возрастала. Я ужасно долго считал, что это мы с тобой во всем виноваты.
Я крепко прикусила губу.
– Слушай, я знаю, каково это – винить себя в смерти родителя. – Кристиан повернулся так быстро, что я вынуждена была посмотреть ему прямо в глаза. – Это больно. А еще это тяжелая ноша. – Я задавила комок в горле. Мы не сводили друг с друга глаз. В тишине стрекотали сверчки. – Я не люблю об этом думать. Меня постоянно разрывает между желанием все забыть и желанием помнить, как все было. Когда я отгоняю воспоминания, меня не терзает ни горе, ни вина. Но я боюсь, что, если буду отгонять их слишком старательно, забуду его. – Я принялась сосредоточенно изучать свою обувь. – Боюсь забыть, какого цвета у папы были глаза, как он посмеивался, когда я рассказывала глупый анекдот. Боюсь забыть, как он читал мне сказки на ночь, когда я была совсем маленькая. Он был хорошим отцом.
Внезапно в поле зрения возникли черные ботинки Кристиана, он подошел так близко, что носы нашей с ним обуви соприкоснулись. Подушечкой пальца коснулся моего подбородка, слегка приподнял его, заставил посмотреть прямо ему в глаза. Его лицо слегка размывалось, и я не сразу сообразила, что глаза у меня влажные. Я снова была на грани слез. Было в Кристиане нечто особенное, то, от чего все мои барьеры рушились.
Он стоял так близко, что я видела все оттенки его серых глаз, даже проблески угольно-черного. Кристиан смотрел на меня блестящими глазами, а потом сказал:
– Давай обо всем забудем хотя бы на одну ночь, идет?
Он взял меня за руку, переплетая наши пальцы, и сердце мое отчаянно забилось в груди. Кристиан повел меня за собой, вниз по ступенькам, по хрустящей траве. Я хотела было спросить, куда мы направляемся, но тут же сообразила.
Кристиан принялся взбираться по старой, ветхой деревянной лестнице в домик, построенный на обломке дерева, и я быстро последовала за ним. Мне не терпелось снова оказаться в нашей с ним безопасной гавани. Сколько раз мы проводили здесь летние вечера! Играли с Олли в карты, запасались всякой вкуснятиной, а с утра она неизменно исчезала стараниями птиц и мелких зверушек.
Как только я взобралась на верхнюю перекладину, на талию мне легла большая ладонь Кристиана, и он перетащил меня прямо через край. Я на мгновение задумалась, достаточно ли надежна вся эта конструкция (в конце концов, прошло столько лет), но одного взгляда на Кристиана хватило, чтобы все мысли вылетели у меня из головы.
Домик, где мы сидели, мог благополучно рухнуть вниз и покатиться по земле, я бы даже не поняла, что случилось. Он бы, наверное, и загореться мог от того, с каким жаром смотрел на меня Кристиан, и я бы внимания не обратила.
Руки Кристиана быстро легли мне на талию, он приподнял меня, и я обвила его ногами. Вместе мы опустились на деревянный пол, на старый коврик, лежащий здесь с незапамятных пор – ровно посередине.
Едва моя спина коснулась пола, Кристиан нагнулся и поцеловал меня. Сначала поцелуй был нежным, ласковым. Его губы убеждали мое тело расслабиться, а язык скользнул дальше, отчего меня всю
