найдешь господина фон Линденберга – не может же он поступить плохо по отношению к нам?! Я, правда, не особо на него рассчитываю… Но, надеюсь, что он сделает все, что сможет. А еще передай Гётцу его фризовый жакет и шерстяные чулки и, когда увидишь его, скажи ему…
Бедной женщине нужно было так много всего сказать и о многом позаботиться!
В то же самое время, пока благородная госпожа беседовала с Рупрехтом, магистр Хильдебранд закончил перевязывать бедного Ханса Йохема и направился к своей кляче, чтобы поехать домой.
– Да, он умрет, – проговорил добрейший доктор, – мы все так или иначе обязательно умрем, один раньше, другой позже. Но конкретно сейчас, милостивая госпожа, – обратился он к Бригитте, – еще не время покупать траурную одежду. Лучше подыщите серую, белую или коричневую, в зависимости от обстоятельств. Если он станет «серым братом» [108], придется купить серую рясу, если цистерцианцем – белую. Можете послать кого‑нибудь к моему шурину в Бранденбург, в лавке напротив Роланда [109] можно подобрать все, что нужно для светской и церковной жизни.
– Магистр, боже мой, я совсем не представляю Ханса Йохема среди духовенства!
– Это будет очень хорошо для всей семьи, милостивая госпожа, если один из вашего рода станет принадлежать к лицам духовного звания. У вас появится свой человек на все случаи жизни: для свадьбы, крещения, смерти, для всего, что бы ни случилось. А еще – для исповеди! Кому же нравится доверять каждому встречному капюшону то, что у него на сердце?
– Ханс Йохем будет сидеть в исповедальне?!
– Кто ж знает? Может, даже и в епископском кресле! Он будет хромать до конца жизни. Хромали многие епископы, курфюрсты, короли – и ничего не случилось. Мы все движемся в сторону могилы. Те, кто быстро бегает, приходят к ней быстрее, те, кто хромает, – медленнее.
Едва только магистр вышел за ворота, в зале снова послышался шум. В этот раз вся суматоха возникла вокруг Ханса Юргена. Из его руки сочилась кровь, а сам он требовал дать ему оружие и взывал к мести. Ни Рупрехту, ни самой госпоже фон Бредовой не удавалось успокоить разбушевавшегося юношу, не хватало лишь искры, чтобы разгорелся пожар. Кто‑то из гостей-ландрайтеров осмелился назвать Еву Бредову «ослепительной красоткой» или даже как‑то еще возмутительнее. Это дошло до Ханса Юргена, который не смог подобного вынести. Он так ударил кулаком по столу, что разбил себе руку, и теперь она была вся в крови.
– Негодяи! – кричали слуги. – Так обидеть нашу юную госпожу!
– Наш юнкер истекает кровью! – вопили другие. – Он ранен!
– Это он сам себя ранил, – успокаивал всех Рупрехт, одновременно поддерживая Ханса Юргена. – Просто ударился.
– Я хочу размозжить им черепа! – кричал Ханс Юрген, пытаясь дотянуться до стоявшего у стены древка алебарды.
– Ханс Юрген, мой мальчик! – взывала хозяйка замка, вцепившись в палку, которой он махал в воздухе, как копьем. – Не делай этого! Они люди курфюрста.
– Ужасно! – прошептал Каспар. – Эти люди грубы и нечестны. Они ненамного лучше судебных приставов.
Обычно Ханса Юргена было сложно вывести из себя – он напоминал колодец, из которого требовалось зачерпнуть несколько ведер, чтобы получить хоть немного воды. Но ландрайтеры, видимо, изрядно постарались: держа двумя руками перед собой древко, он ринулся на врагов, как река, несущаяся с гор.
– Гром и молния! Пошли вон отсюда! Я не посмотрю на то, что вы – люди курфюрста!
Но удара так и не последовало, поскольку, повернувшись, он заметил, что у него за спиной, уперев руки в бока, стоит Ева. «Ханс Юрген, что ты творишь? Уж не на меня ли ты замахнулся?» – казалось, говорил ее озорной взгляд. И что‑то еще было в этих глазах…
Древко на мгновение зависло в воздухе, а затем медленно опустилось. Ева подхватила его быстрым движением – и вот оно уже лежит на земле.
– Ханс Юрген, ты просто пошутил. Но штука зашла слишком далеко.
Ханс Юрген выглядел как человек, которого облили водой, но, должно быть, вода все же не была ледяной. Он не расстроился: ведь Ева схватила его за мочки ушей и подергала. Что она при этом говорила, никто не слышал, но, видимо, ничего плохого, поскольку лицо его становилось все более радостным.
Тем временем госпожа фон Бредова была далека от того, чтобы чувствовать себя спокойно. Супруга увезли бог знает куда и бог знает за что, замок наполнен ландрайтерами, которые все переворачивают вверх дном, повсюду ссоры, ругань и даже льется кровь, летают морские вороны, приезжает и уезжает доктор, племянник, ставший приемным сыном, лежит полуживой, а если выживет, возможно, станет монахом… Множество самых разных мыслей, способных вывести из себя даже самую выдержанную женщину, бродили в голове госпожи фон Бредовой. Казалось бы, куда уж хуже! Впрочем, оказалось, есть куда. Из комнаты, где лежал Ханс Йохем, раздался крик. Оказалось, что больной сорвал с себя повязку. К счастью, один из приехавших офицеров умел перевязывать раны и вернул все на место.
Хуже обстояло дело с Агнес, которая застыла, как каменное изваяние, и теперь стояла безмолвно у стены. Она видела кровь и раны Ханса Йохема, и это произвело на нее такое впечатление, что девушка все еще смотрела на мир остекленевшими глазами, не имея возможности пошевелить рукой или головой. «А вот это никуда не годится», – подумала госпожа фон Бредова.
Оцепенение постепенно прошло, но сердечко Агнес продолжало биться так сильно, что госпожа фон Бредова решила на всякий случай не отходить от дочери. На весь вечер она заперлась с ней в покоях, и Агнес сидела, положив голову на материнские колени. О чем они говорили, никто не знает. Но в конце разговора она поцеловала маме руку и проговорила:
– Да, матушка, так будет лучше.
– А завтра утром тебе не надо его видеть.
– Нет, матушка, – отвечала Агнес, – еще раз, еще один раз, я обещала ему это, я должна. Мы ведь больше никогда не увидимся.
Мать покачала головой, но не сказала «нет». Она поступила бы так же!
Вечером госпожа фон Бредова о многом говорила с верным Рупрехтом:
– Так будет правильно, Рупрехт, оставайся здесь. Каспар разберется с этим лучше. Сначала он отвезет моего ребенка в Шпандов, а потом доставит колбасы в Берлин.
– А юнкер?
– Пусть тоже поезжает в Шпандов. Так мы избавимся от него, чтобы не было новых конфликтов. – При этих словах госпожа фон Бредова глубоко вздохнула.
Уже собираясь уходить, мудрый Рупрехт заметил:
– Все равно все в Божьей власти. Человек хочет соединить какие‑то вещи между собой, а они разваливаются, а то, что
