прикрыть ему рот рукой:
– Пресвятая Богородица…
– Я уверен, что Она тоже все это видела и улыбалась тебе. Это Она тебя разбудила. Я был один, Агнес – кто бы услышал мою молитву! Святые покровители, помогающие другим грешникам, отвернулись от меня. Так бы я и лежал там, пока не остыла бы моя кровь или пока не пришли бы волки. Я мог бы уйти в вечность без покаяния, без великого знания. Меня спасла твоя беззаветная любовь. Ты прошла сквозь призрачные картины, как ангел с пальмовой ветвью. Ты взмахнула ею, и я смог помолиться, чтобы пропали уродливые видения. Ты протянула мне руку, и я снова задышал полной грудью, а потом я сумел подняться…
Он не слышал, как Агнес в ужасе просила его замолчать и не богохульствовать, сравнивая ее с ангелами. Только святые способны были показать дорогу к нему через лес и привести Ханса Юргена и Рупрехта. Она говорила, что он обязательно поправится, если… Но больной не понимал ее. Его сердце билось часто-часто, а лоб горел от жара.
– Карета запряжена. Я слышу, как переступают кони, – прошептала она. – Ханс Юрген тоже давно меня ждет.
– За что мне такое? – лихорадочно пробормотал Ханс Йохем. – Словно удар молнии, обрушившийся на пересохшую пустыню. О, Агнес, я не справлюсь один. Ты должна мне помочь.
– Не я, дорогой Ханс Йохем, молись Деве Марии. Она поможет тебе.
– Она уже помогла мне! Я пил благодать из полной чаши. Молиться следует за других, за тех, кто все еще жаждет, за несчастных, бредущих в пустыне. Они не знают, что с ними. Подозреваю, что они просто об этом не задумываются! Ни Ханс Юрген, ни отец, ни мать! Всю жизнь они живут как кроты. Самое страшное заключается в том, что они уже и не чувствуют жажды!
– Господь напоит их.
– Где тот, кто ударит посохом о скалу! Я как Моисей, поднявшийся на гору и многое там увидавший. Агнес, – мягко проговорил он, судорожно прижимая ее к себе, – не предавай меня! Я видел ту пустыню, что позади нас. Она выглядела ужасно. Бредущие по ней качались, как стебли на ветру; они ползали взад и вперед, как муравьи; они кружились и танцевали, как комары в лучах солнца. Словно звери, учуявшие пищу, они обращали свои лица к земле, но ничьи глаза не смотрели вслед солнцу.
Агнес попыталась успокоить больного и нежно уложила его обратно на подушки, отметив про себя, что его глаза горят каким‑то нездешним, лихорадочным блеском.
– Давай помолимся перед добрым Господом за тебя, Ханс Йохем, прямо сейчас. Я полагаю, святые смилостивятся над нами…
– Мы избранные! Когда мы молимся вместе, открываются врата Рая.
– Матерь Божия, прости его грех!
– Она улыбается нам… – Умиротворенное выражение на мгновение появилось на его лице. – Мы с тобой принадлежим друг другу, но мы не сразу поняли это. Мы были в пустыне. Пыль и песок могут застлать глаза даже избранным. Ты думаешь, что теперь уже слишком поздно? Нет, Агнес! Если ты будешь молиться в Шпандове, я тоже найду себе место. О, ты еще услышишь обо мне! Услышишь обо мне нечто! Ты услышишь, как я молюсь, увидишь, как я стою на коленях. Между нами рухнут стены. Мы будем смотреть влюбленными глазами друг на друга, как мученики на картинах…
– О Царица Небесная! Ханс Йохем, то, что ты говоришь, – тяжкий грех…
– Грех! – воскликнул он, и лицо его исказила совершенно безумная улыбка. – Он больше не имеет над нами власти. Мы избраны, мы призваны спасти остальных. Все плавают в море, где пустота… Смотри, смотри, вот всплывают пузырьки… Боже! Это мысли людские! Давай ловить рыбу… в сети или на удочку со сладкой наживкой… Агнес, посмотри, как тяжело мне тащить… Помоги мне… ну же… ну…
У нее так и не получилось его успокоить, но усталость сделала все за нее. Ханс Йохем выкрикнул еще что‑то бессвязное и потерял сознание.
– Агнес! – послышался голос госпожи Бригитты.
– Агнес! – повторил Ханс Юрген.
Она уже почти вышла из комнаты, но снова вернулась и, дрожа, поцеловала в лоб лежащего в беспамятстве юношу.
– Матерь Божия, не слушай его! Прости ему и мне наши прегрешения!
Глава восемнадцатая
Размышления
Когда большие колеса повозки увязали в глубоком песке, на помощь лошадям приходил Каспар: он спрыгивал на землю и погонял то буланого, то пегого, называя их всякими шутливыми именами. Ханс Юрген, напротив, был серьезен: он ехал рядом с повозкой и, склонив голову, слушал кузину.
Иногда ему казалось, что Агнес старше своих пятнадцати как минимум лет на десять. Поначалу она много плакала, и это вполне устраивало Ханса Юргена, потому что у него не было ни малейшего желания занимать кого‑то дружеской беседой. Но после того как Агнес наконец осушила слезы, она заговорила настолько рассудительно, что Ханс Юрген вынужден был признать, что посвящение себя Господу любого делает более серьезным. Она рассказала ему о том, как ей тяжело далось расставание с дорогой мамой, с сестрой и друзьями. Но теперь все позади, и она искренне рада произошедшему, поскольку отныне сможет служить им всем по-настоящему.
Сначала Ханс Юрген не понял ее речей: что она могла сделать для людей в Хоен-Зиатце, будучи запертой в монастыре? Она же ответила, что будет день за днем молиться об их спасении.
– Да, это может оказаться нелишним, – проговорил Ханс Юрген, – если кто‑то из нашего рода примкнет к духовенству и помолится за нас, поскольку сами мы не успеваем это делать.
Агнес резонно ответила, что у каждого должно хватать времени для молитвы. Ханс Юрген поведал, что начинает работу с восходом солнца, а заканчивает с закатом. Выполняя поручения благородной госпожи, он вообще не может днем думать о всеблагом Боге, а к ночи уже очень устает. По мнению декана, молитвы должны быть оставлены на усмотрение священнослужителей. В противном случае для чего бы еще было нужно духовенство? А благодаря сверхдолжным заслугам святых может спастись всякий честный человек [110].
Агнес пришлось замолчать, так как она не хотела прослыть еретичкой. К тому же мысль о том, что она сама может стать святой и однажды добрыми делами спасти родных, показалась ей весьма заманчивой. Ее будущее положение подразумевало, что она тоже будет проповедовать. В конце концов, зачем бы тогда были нужны все эти кафедры, монахи-проповедники и священники, если бы святые исключительно через свои добрые дела позволяли мирянам спасаться? И тут она вспомнила, как напоследок Ханс Йохем говорил о потраченной впустую жизни и о
