Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Но мы еще не все видели из тех величавых явлений, которые показывает нам звездное небо в такую чудесную погоду...
— Откровенно говоря, у меня нет охоты задерживаться под одной крышей с моей более счастливой соперницей, по крайней мере, сегодня. Я еще должна привыкать к ней и привыкать постепенно. Может быть, когда-нибудь мы с ней еще встретимся, с наукой, которая тебе чуть ли не дороже, чем Улликова!
И они ушли.
С этого момента руководство взяла на себя Маня, причем буквально: выйдя на улицу, именно она предложила ему руку, и он продел свою под ее локоть. С тех пор они всегда ходили только так. Если в отвлеченных сферах его дух был водителем ее духа, то на земных путях дело обстояло наоборот. У других пар, если муж опирается на руку жены, то это, по законам рыцарства, считается неприличным. В данном же случае то было лишь следствием факта, что мужской элемент олицетворяла мужеподобная женщина, каковой считала себя Маня, хотя и была она самой женственной женщиной под солнцем. Только просто женственные женщины руководятся понятием мужского идеала, повелевающим презирать мужчину, хоть сколько-нибудь отступающего от стадного представления о таком идеале — но не самые женственные из женщин. И только между последними встречаются редкостные женские сердца, способные стать материнскими для будущих отцов своих детей, когда в том возникает необходимость.
Эта-то необходимость, в сущности, и привела сегодня Маню к отцу ее приват-доцента, которого она пыталась ободрить жаркими воспоминаниями об их решающем свидании у Юпитера.
Старый Зоуплна, откинув голову, чтобы лучше было видеть, заканчивал работу над Маниным каблучком.
— Чего там, — продолжал старик свои рассуждения, — все это было б не так страшно, кабы Эрнест[78] унаследовал мою натуру...
И он поверх очков поглядел на сына, лежавшего на кушетке, а затем кольнул взглядом и барышню.
— Ну вот, барышня, туфелька ваша готова, только уж не извольте больше цепляться каблуком за решетку канавы.
Маня — она сидела на трехногой табуретке — старалась так надеть починенную туфлю, чтоб укрыться от взоров свидетелей этой процедуры. Поэтому она все ерзала, ерзала на табуретке, притопывала ножкой — и вдруг, в момент, когда она воображала, будто этого никто не видит, выхватила с кушетки что-то светлое и поспешно сунула себе в карман.
Затем она окончательно обулась, заплатила — старый сапожник заломил такую цену, что даже Маня обратила на это внимание, несмотря на то, что была занята своими мыслями, — пожала руку «пану доктору», вслух пожелала ему поскорее выздоравливать, а шепотом добавила:
— Значит, завтра!
Сбитая с толку удивленными глазами старика, подала руку и ему, еще пуще растерявшись от его удивленного взгляда.
— Ах ты, леший побери!
Когда за Маней захлопнулась обитая тюфяком дверь, старый Зоуплна потянулся за своей трубкой и, зажигая ее, произнес:
— Ты, Эрнестек, послушай-ка... гм! Только не дивись, что я тебя спрошу-то... Где твой платок?
Арношт в недоумении сдвинул брови.
— Ну да, носовой платочек-то, шнупфтихль![79]
Арношт приподнялся, глянул через плечо в изголовье кушетки.
— Да нет, не ищи; правильно, там он и был, а теперь нету — его девчонка вытащила да с собой унесла!
Теперь брови Арношта взлетели вверх.
— Ага, гляжу, а она его в кармашек...
Довольно долго отец и сын безмолвно глядели друг на друга, потом Арношт попросил:
— Батя, сделайте милость, не курите так часто, у меня в горле першит...
Старик стрелой кинулся в угол — ставить трубку на место.
Тем временем Маня спешила домой. Едва войдя, она бросила на кушетку пальто и невзрачную шляпку и глубоко, глубоко задумалась. Прошлась по комнате, гневно захлопнула окно, через которое доносились сладостные звуки «Колыбельной» — Тинда пела для дяди.
Мыслями горькими, как полынь, терзала Маня свое сердце, и если б кто-нибудь увидел сейчас ее глаза, удивился бы — почему же в них ни слезинки?
Потом она очень глубоко вздохнула, успокаивая самое себя, вынула из ящика письменного стола мелкую миску, налила в нее дистиллированной воды и медленно вытащила из кармана носовой платок Арношта. Затем, приготовив свой новый микроскоп, подарок дяди, принялась за работу — какой до той поры, пожалуй, не совершала еще ни одна влюбленная для своего любимого.
7
Сенсационное решение доктора медицины Марии Улликовой
Примерно полчаса спустя Маня постучалась в домашний кабинет императорского советника и, когда никто не отозвался, постучала еще раз и вошла.
Императорский советник имел обыкновение с шумом оборачиваться в своем кресле, особенно если кто-нибудь осмеливался войти к нему, не дождавшись его звучного «Войдите!».
На сей раз он не просто обернулся, а даже вскочил с кресла.
Десять лет никто из семьи не заходил к нему в кабинет, и меньше всего он ожидал увидеть здесь свою дочь-студентку, по адресу которой иной раз шутил, что это у него просто квартирантка и нахлебница. Действительно, ни в каком другом качестве он дочери не видел, чему, впрочем, способствовал холод, установившийся между ними с тех пор, как ей удалось «пробить стену лбом», как называла тетушка ее победу над отцом, противившимся обучению дочери медицине.
— Ты — здесь?! — чуть ли не гневно воскликнул он. — Видно, очень уж важное дело привело тебя к отцу — сдается мне, лет пять прошло с тех пор, как мы
- Рубашки - Карел Чапек - Зарубежная классика
- Немецкая осень - Стиг Дагерман - Зарубежная классика
- Фунты лиха в Париже и Лондоне - Оруэлл Джордж - Зарубежная классика
- Начала политической экономии и налогового обложения - Давид Рикардо - Зарубежная классика / Разное / Экономика
- Пагубная любовь - Камило Кастело Бранко - Зарубежная классика / Разное
- Дочь священника. Да здравствует фикус! - Оруэлл Джордж - Зарубежная классика
- Ясное, как солнце, сообщение широкой публике о подлинной сущности новейшей философии. Попытка принудить читателей к пониманию - Иоганн Готлиб Фихте - Зарубежная классика / Разное / Науки: разное
- Великий Гэтсби. Ночь нежна - Фрэнсис Скотт Фицджеральд - Зарубежная классика / Разное
- Кармилла - Джозеф Шеридан Ле Фаню - Зарубежная классика / Классический детектив / Ужасы и Мистика
- Пробуждение - Кейт Шопен - Зарубежная классика