Мне очень хочется сказать это вслух. Чтобы услышать, возможно, что он все равно будет думать только обо мне или любое другое романтическое подтверждение того, что он будет работать двадцать пять часов в сутки, в темном подвале без окон.
— Только попробуй привезти хоть один засос, Грей, — угрожаю ему испачканной в белую смесь лопаткой, стараясь, чтобы эта моя вполне реальная угроза звучала хотя бы немного не серьезной.
Он прищуривается, сует в рот испачканную в мякоти малины ложку и сокращает расстояние между нами до пары сантиметров. Воздух в моих легких моментально пропитывается его запахом — чего-то ромового и кока-кольного.
— Тебе идет заявлять на меня права, — облизывает ложку прямо у меня перед носом.
— Я не шучу, Грей. — Невозможно одновременно говорить о серьезных вещах и наблюдать за тем, как его язык увлеченно лижет впадину на внутренней части ложки, как будто это…
Господи.
Когда в моей голове в прошлый раз были похожие мысли, это кончилось мокрым пятном возбуждения между ног. Настолько очевидным, что Грей его тогда, конечно же, видел.
— Ты покраснела, Нимфетаминка, — он даже не скрывает триумф от очевидной спланированной провокации. — Твои мысли настолько очевидны.
Но пока я собираюсь с мыслями, чтобы выдать хоть какой-то достойный ответ, взгляд цепляется за его большой палец, на котором остался розовый мазок.
Ладно, Грей, в это можно играть вдвоем.
Я никогда этого не делала, но, конечно, видела в парочке фильмов.
Пока Влад еще упивается своей ролью дьявольского соблазнителя, я делаю несмелый шаг вперед, жмурюсь, потому что до чертиков боюсь увидеть в отражении его глаз, какой нелепой, смешной и неопытной выгляжу в этот момент.
Открываю рот.
Обхватываю его палец губами.
Дышу носом, давая себе привыкнуть к странным ощущениям его теплой, шершавой и немного солоноватой на вкус кожи у себя на кончике языка. Сжимаю губы сильнее, чувствую острую костяшку у себя под верхними зубами.
Почему-то хочется укусить.
Оставить на нем свой маленький след.
Но вместо этого чуть сильнее втягиваю его палец в рот, воображая, что может быть… если бы…
Мои щеки до этой минуты еще никогда не горели так отчаянно.
Очень страшно открыть глаза и увидеть, что пока я пытаюсь хотя бы как-то справиться с волнением и практически непрекращающейся пульсацией между ног, Влад спокоен как удав. Или еще хуже — насмехается над моими попытками хотя бы как-то его смутить.
Но от этих мыслей не остается даже тени, когда я вижу, что на самом деле происходит с его лицом.
Как он прикусывает уголок рта, нервно втягивая воздух.
Как смотрит на меня совершенно до бесконечности черными глазами.
Как дрожат его длинные ресницы, и заострились скулы.
А потом Грей, выдохнув очень рваное «да ну на хуй!» до самого основания толкает палец мне в рот, надавливает на язык, заставляя губы раскрыться. Давит еще чуть сильнее, как будто проверяет, насколько широко я могу открыть рот.
Я в ответ в последний раз сжимаю губы, совершая совершенно очевидное и бессовестное посасывающее движение, отодвигаюсь и, с трудом подавляя дрожь в голосе, говорю:
— Твои мысли сейчас настолько очевидны, Грей.
Он протягивает руку, чтобы поймать поймать ею мое ускользающее лицо, но влетающая на кухню Марина, с криками: «Я сделала!» заставляет нас шарахнуться друг от друга.
— Я справилась! — Марина размахивает тетрадкой перед лицом Влада, словно это взятый на поле боя вражеский флаг. — Геометрия больше не проблема!
Краем глаза замечаю как он немного нервно, но довольно шустро усаживается на стул, задвигая себя пот кухонную мраморную столешницу, и пару раз прочищает горло кашлем, пока Марина показывает ему результат своих геометрических трудов.
Я тоже мысленно выдыхаю, но все равно продолжаю чувствовать во рту вкус его кожи, как будто его палец оставил на моем языке несмываемый отпечаток. Самое время для запоздалых укоров совести за то, что мои фокусы вряд ли можно назвать «никаких рук с женатиком». Даже если теперь у меня нет вопросов к его статусу (но все еще есть некоторые опасения). С другой стороны — ведь честно предупредил. И кому, в конце концов, принадлежала идея провести вместе вечер и целую ночь под крышей одного дома?
— Ничего себе, — Марина пританцовывает на стуле, пока я быстро сервирую стол и расставляю бокалы для воды, найденные в одном из ящиков. Ими еще не пользовались (как и большинством посуды и кухонной техники, но меня уже давно не мучит совесть за то, что мое вторжение в этот дом окончательно испортило дизайнерский вид кухни Грея. — И вино будет?
— Ага, — кривлюсь ей, — детская шипучка для тех, кто сегодня героически победил в схватке с синусами и косинусами.
— Она всегда такая жутко правильная, — шепчет Владу Марина.
Я на секунду ловлю его прищуренный взгляд, как будто в этих словах он ловит какой-то только ему одному понятный подтекст. Хотя нетрудно догадаться, что именно он думает о моей правильности и попытках сохранить наше… гм-м-м… общение в рамках социальных приличий.
Социальные приличия.
Боже.
Мысленно закатываю глаза. Моя младшая сестра чертовски права — я все-таки жуткая правильная зануда.
— Выглядит просто оху… — Влад вовремя прикусывает язык, когда я выкладываю ему на тарелку результат своего сегодняшнего кухонного угара. — Круто выглядит, Нимфетаминка. Звездочка Мишлен твоя вообще без вариантов!
Я испепеляю его взглядом за чуть было не сказанную грубость, но Марина и так все прекрасно понимает и смешно раздувает щеки, пытаясь не засмеяться.
— Влад, а ты хорошо учился в школе? — вдруг спрашивает Марина, и я заинтересованно жду ответ.
Он на секунду задерживает вилку над рыбой. Я отмечаю, что костяшки его пальцев немного бледнеют от того, как сильно он сжимает эти в этот момент. Как будто простой вопрос возвращает его в какие-то тяжелые воспоминания. Хотя, скорее всего, со школой у него действительно было не очень гладко, учитывая его цыганскую кровь. Если хотя бы половина из того, что рассказывают об их образе жизни — правда, то вряд ли он изо дня в день вовремя приходил на уроки, носил в рюкзаке идеально чистые тетради и оставался на дополнительны занятия.
Я уже открываю рот, чтобы перевести разговор на другу тему, но Влад меня опережает.
— Я прогуливал школу, мелкая. В основном. И у меня были ужасные тетради.
Ничего такого он не говорит — да у большинства мальчишек тетради выглядят как с помойки не только в школе, но и в универе. Но что-то в его интонации намекает, что это только вершина айсберга, показная картинка того, что на самом деле скрывалось за его «ужасными тетрадями». Что-то явно не предназначенное для наших с Мариной нежных ушей, обласканных родительской любовью и благами.
— А я когда-то нашла Анины тетрадки, — переключается Марина, прикрывая смех ладонью.
Я мысленно закатываю глаза, потому что крошки все равно валятся из ее рта, и над этой стороной ее поведения за столом нам еще работать и работать. Даже если это обычный семейный ужин дома, нет ни единого повода для свинства.
Да, я зануда.
Но пока я думаю над всем этим, Влад успевает наклонится к Марине и с заговорщицким видом интересуется:
— У нее там, наверное, были только двузначные баллы?
— Да, — инстинктивно задираю нос, потому что очень горжусь своими лучшими в школе отметками и кучей выигранных Олимпиад.
— Да у нее там одни сердечки, — громким шепотом сдает меня с потрохами Марина. — Она втрескалась в Дэна Арского и писала ему признания в любви.
Кусок запеченного баклажана становится у меня поперек горла, и Владу приходится прийти на выручку и похлопать меня по спине, пока я безуспешно пытаюсь справиться с кашлем.
— Что за Арский, Нимфетаминка, м-м-м? — В его голосе совершенно точно нет ни единого намека на то, спрашивает он это в шутку, чтобы увести подальше разговор от своем личном непростом детстве, или действительно интересуется моей подростковой влюбленностью. — Дергал тебя за косички? Носил сумку?
