— Это певец, Влад, — быстро отвечает Марина. — Поет всякие ужасные ванильные песни. Если честно — кринж еще тот. Аня ему стихи писала.
— НЕ. СМЕЙ, — еле справившись с проклятым баклажаном, рычу я. — Я тебя прибью!
— Мелкая, я весь внимание! — наперекор мне требует Влад занимает демонстративно слушающую позу.
Марина занимает нарочито нелепую позу и, кривляя голос, декламирует:
— Ты мое солнце среди туч, ты самый мой любимый луч!
Отлично. Глубина моего стыда только что покорила новую отметку.
Влад пару раз моргает, видимо, переваривая эту чушь.
Марина наслаждается произведенным эффектом. Когда бы еще ей выдался шанс так щелкнуть меня по носу за вечные попытки контролировать ее уроки, постоянные напоминания чистить зубы утром и вечером и, конечно, наша война за ее право садиться за приставку только после других важных дел.
— Мне было двенадцать, — шиплю сквозь зубы. Да зачем мама вообще хранила мои тетради?! — У меня была вата в голове. Все девочки влюбляются в певцов, актеров, футболистов…
Мне страшно в эту минуту увидеть, что моя младшая сестра смотрит такими же влюбленными глазами на Влада, но, к счастью, она смотрит на меня и показывает язык, абсолютно довольная своей выходкой.
Я понимаю, что все это глупости, что в моем возрасте смешно стесняться девчоночьих фантазий и первой любви, но все равно с опаской поднимаю взгляд на Влада. В его глазах я и так странное ископаемое существо, целка-невидимка и все такое, добавлять к этому не очень соблазнительному образу дополнительные очки точно не хочется, особенно когда на горизонте маячит перспектива его отъезда к знойным итальянкам.
Но его взгляд буквально у меня на глазах темнеет, становится таким…
На ум кроме «развратным и соблазнительным» больше ничего не приходит.
— А тебе кто-то нравился в школе? — продолжает допрос Марина.
— Ну-у… — Он хмыкает. — Я был по уши втрескан в бургеры. Думал о них и днем, и ночью.
Улыбается, как будто это абсолютно обыденная вещь, когда мальчику-подросту снится еда.
Меня снова беспощадно жалит совесть.
Я ничего не знаю о детстве Грея, но не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы после всех этих «звоночков» не понять, что оно сильно отличалась от нашего с Мариной. Все, что есть у него сейчас — это тяжелый труд, а не свалившееся на голову родительское богатство.
Что он отдал Шубинскому?
И что отдаст Кузнецовой за возможность от нее освободится?
— Я все! Было очень вкусно, Ань!
Марина соскакивает со стула, хватает тетрадку и со словами: «Влад, ты обещал помочь мне завалить скорпиона!» уносится с кухни со скоростью света.
— Прости, что она задает так много вопросов, Грей.
— Я ходил в школу до десяти лет, — говорит он, но на этот раз без напускной беззаботности. — В обычную школу, где на меня шипели чьи-то перепуганные мамаши и бабки, воняющие сердечными каплями. Никому не нравится, когда в одном классе с их драгоценным тепличным цветочком, учится грязное цыганское отродье с полной головой вшей. Я был из тех, кого в школе не ждали, потому что все время был голодный и у меня противно урчал живот. Очень громко. Это, блядь, мешало сахарным деткам решать задачи по геометрии и писать сочинения на тему: «Как я провел самый лучший Новый год в своей самой лучше жизни».
Его голос ровный, без злости, и даже ругательства звучат не как обычно.
— Я сидел в конце класса, между мной и всеми остальными было два ряда пустых парт. Ну, типа, чтобы вдруг не подцепить от меня какую-то заразу. Мне в принципе было норм. А потом одна девочка принесла карандаши. Такие красивые, цветные, целую пиздец какую огромную коробку. Я таких никогда не видел. Но мне так хотелось хотя бы в руках их подержать, что я не выдержал и подсел к ней на уроке рисования.
Я еще не знаю, что будет дальше, но внутренности сжимаются от ощущения его боли, от которой Влад пытается защитить меня даже сейчас.
— Я просто взял пару, хотел раскрасить рисунок. У меня был охуенный рисунок, реально, Нимфетаминка, лучше всех их каракуль вместе взятых и умноженных на сто. — Его смех довольный, но еще больше — злой и раненный. — Но я не мог сдать этот долбаный рисунок, потому что он должен был быть цветным, а у меня не было ни хуя, ни одного карандаша. Я же даже в карман не совал те ёбаные карандаши! Просто взял.
— Влад…
— А эта сахарная девочка начала тыкать в меня пальцем и кричать, что я вор, и что я успел взять что-то из ее вещей. — Он снова смеется. — Меня потащили к директору, вывернули карманы, ничего не нашли. Но ее родители уже ехали, и чтобы это не выглядело просто как их бесполезная трата времени, мне сунули эти ёбаные карандаши за шиворот. Ну и, конечно, большой и здоровый охранник ее жирного папаши вытряс их из меня. Кулаками и ногами.
На лице Влада, пока он это рассказывает, нет вообще ничего. Ни злости, ни ненависти, даже грусти нет. Он просто пересказывает то, что когда-то было частью его жизни, как другие дети вспоминают попытки матери заставить их убираться в комнате.
— Бля, Нимфетаминка, не смотри на меня как на одноногую собаку, — кривится Грей. — Просто хуйня случается. Я рад, что она случилась со мной, а не с тобой или с мелкой. А меня жизнь просто хорошенько отпиздила.
Я не знаю, как ему сказать, что в эту минуту чувствую совсем не жалость. И, кается, если сочувствие останется вообще последней и единственной моей эмоцией, я все равно не смогу испытывать ее к нему. Но мне ужасно жаль, что в этом проклятом мире есть столько злых людей. Как будто у той разбалованной девчонки банты отсохли бы поделиться с голодным мальчишкой своими карандашами. У меня их в детстве было так много, что на уроки рисования я каждый раз приходила с новой коробкой.
Мне ужасно хочется его обнять. Не из глупой сентиментальности, а просто так. Чтобы когда Грей снова будет вспоминать свое ужасное детство, он заодно вспоминал и мои руки. Но Влад уже «переключил» внутренний тумблер — читаю это в его привычной усмешке, когда ловко соскакивает со стула и за секунду сметает со стола посуду в машинку.
Я достаю чашки, заливаю кипяток в чай с кусочками фруктов, а его уже и след простыл.
Только из гостиной начинают раздаваться громкие восторженные визги Марины и его заразительный подбадривающий смех.
Глава тридцать восьмая: Аня
На часах уже почти одиннадцать, когда до меня вдруг доходит, что в доме стало подозрительно тихо. Сегодняшний день был таким изматывающим, что только присутствие Влада не дает мне расслабиться и провалиться в сон. Хотя правильнее было бы сказать — с каждой минутой к полуночи меня начинает потряхивать от витающих в голове мыслей о том, что мы проведем ночь под одной крышей.
Конечно, это будет не в первый раз.
Конечно, Грей точно не будет ни к чему меня принуждать.
Не уверена я только в одном — в том, что мне хватит ума первой на него не запрыгнуть.
Я допиваю остатки чая и крадясь в гостиную, чтобы проверить, почему эти любители приносить в жертву своих звероподобных последователей, вдруг стали такими молчаливыми. И появляюсь как раз в тот момент, когда Влад берет на руки крепко спящую Марину и, подмигнув мне, несет ее на второй этаж. Что-то мне подсказывает, что после всех сегодняшних впечатлений, разбудить ее завтра в школу мне даже пушечный выстрел не поможет.
Возвращаюсь на кухню, в сотый раз пытаюсь смахнуть пылинки с идеально чистых стаканов и тарелок, уже стоящих на своих местах.
Да с чего я вообще решила, что Влад спустится вниз? У него же завтра вылет, нужно выспаться, наверное, и перед поездкой в аэропорт дела есть. Наверное, уже зубы почистил и десятые сны видит.
— Проспит теперь как убитая, — слышу его немного охрипший от смеха голос, и непроизвольно подпрыгиваю на месте, как будто под пятки пустил ток.
— Спасибо, что остался с нами, Грей. — Кажется, голос выдает мои нервы с головой.
