Мы подходим к оживленному перекрестку и пока я, чтобы не пялиться на Грея как причарованная, пялюсь на светофор, он уверенно берет меня за руку. Просто сжимает мои пальцы в своей теплой и немного шершавой ладони, ведет через дорогу, ненавязчив на полшага впереди. И мне хочется чтобы этот пешеходный переход стал бесконечным и чтобы мы шли по нему очень-очень долго.
В кафе почти никого нет, но Влад все равно выбирает столик в глубине, на стыке двух оконных витрин. Просит заказать нам что-то, пока водит пальцем по телефону. Потом на скорую руку сооружает странную, но абсолютную устойчивую конструкцию из подставки для салфеток, сахарницы и деревянного «кубика» с набором трубочек и зубочисток, и ставит туда телефон, чтобы он был примерно на уровне груди. Когда замечает, что я с интересом за всем этим наблюдаю, озорно подмигивает… и снова показывает тот жест из двух пальцев, между которыми пару раз очень энергично проводит языком.
Кажется, к обязательному набору из расчески, ручного зеркальца и солнцезащитного стика в моей сумке теперь всегда должно быть запасное белье.
А еще — спрей от паразитов, потому что официантка с заказом совершенно нагло задерживается около стола и наблюдает за предназначенным мне шоу. Ход ее мыслей совершенно недвусмысленно читается на ее лице. Да она так увлечена, что даже не сразу замечает мой испепеляющий взгляд.
Я ревную просто ужасно.
Абсолютно иррационально. И в этом нет никакой логики, но прямо сейчас я готова поклясться, что в моей крови взбунтовалось наследие каких-то давным-давно забытых арабских шейхов, и начало настойчиво требовать завернуть эту «Гюльчатай» в рубище, чтобы даже нос не торчал. У меня все в порядке с самооценкой, и я, конечно, не считаю себя хуже вот этой официантки или любой другой женщины, которые пялятся на Влада буквально отовсюду. А еще он не дает повода думать, что они ему интересны, потому что конкретно в эту минуту вообще уже увлеченно разговаривает с кем-то на итальянском.
Но… блин…
«Влад, а давай ты больше вообще ни на кого и никогда не будешь смотреть, только на меня?» — капризно вздыхает мое собственническое нутро.
— Да я и так ни на кого не смотрю, Ань. — Грей на секунду отрывается от своего жутко важного разговора. — Могу пояс верности носить — хуйня вопрос.
— Господи, я это снова что ли вслух сказала? — Не зная, куда себя деть от стыда, прячу лицо в ладонях. — Грей, я…
— Влад, — поправляет он. — Скажешь: «Мой Влад» — обкончаюсь от счастья.
— Влад… — Сжимаю ноги под столом, надеясь, что хотя бы это Грей не видит и не чувствует. — Мой… Влад.
— Ну вот и договорились, Нимфетаминка — значит, твой. — Растягивает абсолютно на сто процентов довольную улыбку до ямочек на щеках. — Не грузись из-за всякой ерунды. Вспомню юность, буду дрочить, окей. Но потом тебе пиздец, имей ввиду.
И тут же снова переключается на итальянца. Давая мне заодно повод думать, что итальянский мелодичный язык нужно было придумать хотя бы для того, чтобы на нем разговаривал этот офигенный мужчина.
Шейхи мои, конечно, не то, чтобы мгновенно испарились, но стали поспокойнее.
По телефону Грей говорит еще минут двадцать, и судя по его довольной улыбке в конце, итог разговора его полностью устраивает. Я мысленно немного выдыхаю, надеясь, что эта радость хотя бы немного перекроет связанный со мной и Мариной негатив.
— О чем бы ты сейчас не думала, Нимфетаминка, — предупреждает Грей, откладывая телефон в сторону, — прекрати это немедленно.
— Намекаешь, что сложные мысли женщину не красят?
Я разглядываю лежащий передо мной круассан с фисташковой начинкой, но несмотря на его крайне аппетитный вид, не могу заставить себя съесть ни кусочка. Сейчас, когда первая эйфория от «мой Влад» (ну и обещания после него, боже, мой, боже, боже…!) я снова возвращаюсь мыслями к вопросу, что именно Влад отдал в отмен на мою сестру.
— Просто не хочу, чтобы ты беспокоилась о вещах, которые совершенно точно, решаются, — говорит Влад. Он, в отличие от меня, отсутствием аппетита не страдает, и своим десертом хрустит с удовольствием, издавая при этом такие звуки, что впридачу к рубищу мне заодно хочется прикупить ему и звуконепроницаемую маску. Страшную, чтобы уж наверняка.
— Что ты подписал? — Я все-таки попытаюсь узнать.
— Ничего важного, Ань.
— Грей…
— Аня, давай договоримся на берегу. — Он продолжает улыбаться и даже остается все тем же беззаботным веселым и немного придурковатым Владом, но только на одну половину. Потому что на вторую он уже тот жесткий Грей, от которого фонит разрушением и чем-то… очень опасным. Понятия не имею, как эти двое могут уживаться в одном теле. Какая-то цыганская магия, наверное. — Есть вещи, которые я готов разделить с тобой. Ну не считая радости, счастья, планов на поездки и выходные.
Я сглатываю, потому что все это слишком сильно смахивает на планы на будущее.
На наше с ним будущее.
А я никогда их не строила. Даже на сына сенатора, с которым была полгода и которого познакомила со своей семьей. А Влада я знаю… сколько? Без году неделю? Но сердце предательски заходится в груди, потому что мне всего этого вдруг ужасно хочется.
— А есть вещи, которые я буду решать сам, — его голос становится жестче, моментально вырывая меня из розовых фантазий, в которых мы идем на пикник с корзинкой из ротанга, двумя пледами и одной на двоих книгой. — Например, вопросы безопасности моей семьи. Вопросы, как наказывать ублюдков, которые будут угрожать моей семье. Вопросы, чем я готов пожертвовать ради того, чтобы моя семья могла спокойно спать. Прости, Нимфетаминка, это прозвучит ужасно патриархально, согласен, принимаю заранее все претензии, но это — не обсуждается. Эти вопросы должен мужик решать, а не маленькая девчонка.
— Звучит и правда жутко архаично, — пытаюсь не заулыбаться, но получается из рук вон плохо.
— Забыл добавить — оспариванию это мужицкое дерьмо не подлежит, — скалится в ответ он.
— Я просто не хочу, чтобы из-за нас… — Как же чертовски тяжело найти правильные слова, что и не обидеть его ненужным сюсюканьем, и донести главное — я о нем ужасно беспокоюсь. И если надо — готова не просто патроны подавать, но и собой закрыть.
Грей отодвигает тарелку, опирается локтями на стол и подается вперед, прижимаясь к моему лбу — своим. Я втягиваю губы в рот, чтобы не поддаться сиюминутному порыву его поцеловать. Но даже этого не сильно помогает, так что приходится еще и прикусить их изнутри, надеясь, что сидеть в такой неудобной позе Влада надолго не хватит.
— Нимфетаминка, если вдруг до Золотой ленточки в твоей голове до сих пор не дошло, то объясняю на пальцах — я готов за свое драться. Грязно, жестко и жестоко. Потому что на мое никому нельзя разевать рот, а тем более — трогать или обижать. Единственный вопрос, который тебя должен сейчас волновать, ты… мое?
— Твое, — моментально и без заминки, потому что я, кажется, заранее знала, к чему он ведет, и ответ созрел в моей голове задолго до конца его фразы. — Целиком твое.
— Бля, Ань, я же с мозолями на руках работать на смогу. — из горла Влада вырывается болезненный смешок. — Крышу мне сносишь к хуям.
Мне нужна секунда, чтобы сообразить, причем тут вообще мозоли.
Понять — и снова покраснеть. И еще плотнее сдвинуть ноги.
— Знаешь, Влад… — «Нет, не произноси этого вслух!» — Мозоли будут не у тебя одного.
Хорошо, что в моем телефоне срабатывает напоминание и мы с Греем возвращаемся за Мариной.
При виде Влада она буквально несется вприпрыжку, виснет у него на шее и начинает увлеченно рассказывать, как прошел ее день в школе, с кем она познакомилась и что делала. Я в шоке иду позади, потому что мне она вчера и половины всего этого не рассказала. А тем более не жаловалась на мальчика, который ее достает.
Грей усаживает нас в свою машину (мой «Бентли» поведет охранник).
Я даже пикнуть не успеваю, потому что Марина со скоростью света занимает место рядом с водителем, а мне достается участь пассажира с галерки.
