Рейтинговые книги
Читем онлайн Китай, Россия и Всечеловек - Татьяна Григорьева

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 80 81 82 83 84 85 86 87 88 ... 121

Правда потому безупречна, что пробуждает чувство прекрасного. Мир уже спасен, нужно лишь довериться ему. И в сердце Достоевского вера в абсолютное Добро, которым наделено каждое существо: «Существование в каждом человеке возможности совершенного добра, а следовательно, и совершенного счастья, было любимой мыслью Достоевского», [440] – заключает Лосский, ссылаясь на «Дневник писателя»: «Беда ваша в том, что вы сами не знаете, как вы прекрасны! Знаете ли, что каждый из вас, если бы только захотел, осчастливил всех… И эта мощь есть в каждом из вас, но до того глубоко запрятанная, что давно уже стала казаться невероятною». А буддист скажет: каждый человек Будда, только не каждый понимает это. «Красота спасет мир», когда человек увидит ее прежде, чем себя. «Дух Святый, – запишет Достоевский в заметках к «Бесам», – есть непосредственное понимание красоты, пророческое сознавание гармонии, а стало быть, неуклонное стремление к ней». [441]

Не удивительно, что У Тимура Кандзо – о нем уже шла речь – верит, что нет более родственных религий, чем буддизм и христианство. Говорят, что буддийский путь ведет к полному исчезновению, а христианский – в жизнь вечную. Но и буддисты верят в бесконечность истинно-сущего. Пусть Нирвана отличается от христианского Царствия Небесного, но и она есть бесконечность подсознательного или высшего сознания. Буддизм не есть абсолютное отрицание, а отрицание печали во имя блаженства, греха во имя добродетели, смерти во имя жизни. Буддизм проповедует избавление от страданий, христианство – от греха. «Буддизм и христианство – всемирные религии братства – не проводят различий рас, наций и классов. Для каждого открыт путь в общину – сангху и в христианскую церковь». [442] Наконец, и та, и другая несут веру в бессмертие, что возвышает человека над самим собой, до себя истинного.

Истинный христианин рад встретиться с Добром в любой религии, будь то буддизм, конфуцианство или даосизм. Взор христианина всегда тянется к свету. Когда христианин излучает Божественный свет, высвечивается все хорошее в мире.

И разве это не созвучно идее «положительного всеединства» Вл. Соловьева? Не потому ли, что «в буддизме метафизически „пробужденному“ подлинная действительность открывается с полной достоверностью» по причине «полного совпадения субъективно-переживаемого с объективным порядком и строем Вселенной»? [443] И потому близка японскому сердцу русская литература, пророчество Достоевского о спасении мира Красотой – чистой, непорочной, которая очищает душу. Она едина для всех и у каждого своя. «Дух Святой есть непосредственное понимание красоты, пророческое сознавание гармонии и, стало быть, и неуклонное стремление к ней». [444] Изначально целостен человек, соединивший в себе чувство прекрасного, нравственное и религиозное.

Ощущение Красоты как Истины, а Истины как Красоты, ощущение вечности, невидимого истинно-сущего, стояние над миром явленным сближает Россию с Японией. В. В. Розанов писал в «Легенде о Великом Инквизиторе»: «Найдем ли мы внутри европейского существования бесконечное? Все идеалы европейские во всем конечны – а без бесконечного человек существовать не может». В этом суть и главное отличие от того пути, по которому шла та Европа, которая сосредоточилась на земном, предметном мире, на отвлеченном знании. Не потому ли, по мысли Розанова, к концу XIX века «Европа сразу и как-то бесконечно постарела; она вдруг осела, начала расти в землю»?

И те, кто смотрел на Россию изнутри, пока у нее не отбили память, не мог не заметить разительного отличия Запада и России. Разница лежит в пределах «двоицы» и «троицы». Первая притягивает к земле, отторгая от Неба. На это обратил внимание Рене Генон – на отпадение от Основы, забвение вечных Принципов, вне которых все теряет смысл, превращается в хаос. В современной западной цивилизации видят только случайные, неупорядоченные вещи и в современной науке заботятся не о качестве знаний, а об их количестве. «Современный дух замыкается во все более и более сокращающейся относительности… Отсюда хаос бесчисленных теорий, гипотез, которые сталкиваются, противоречат друг другу». Но интеллект, отрицающий Истину, отрицает основание своего бытия, отрицает сам себя. «Последнее слово западной науки и философии – это самоубийство интеллекта; может быть, в этом только прелюдия того чудовищного космического самоубийства, о котором грезили некоторые пессимисты». [445]

И все же автор не теряет веру, что если возродится ум, проникающий в вечные Принципы, то все остальное может стать нормальным: можно восстановить порядок во всех областях, установить окончательное вместо временного. Для этого следует преодолеть привычку отрицать то, что было, пренебрегая прошлым, вековыми традициями, которыми дорожат на Востоке. Действительно, раздвоенность, унаследованный от греков закон борьбы, противостояния приводит Запад к «войне всех против всех», вопреки закону Единого, предназначенного человеку изначальным Логосом.

Итак, на Западе приоритет государства не убавился, скорее, наоборот. Но чем сильнее становилось государство, тем слабее становился человек, превращаясь в орудие государственной власти, возомнившей себя центром, вопреки предназначенному Пути – самостояния каждой сущности. Как всякое слабое существо, обездоленные стремились объединиться с такими же, усугубляя диссонанс мировых энергий, что не могло не привести к катастрофе.

Обезличивание тревожило мыслителей России, как западников, так и славянофилов. «Несмотря на умственное превосходство нашего времени, – сокрушался Герцен, – все идет к посредственности, лица теряются в толпе. Эта collective mediocrity ненавидит все резкое, самобытное – она проводит над всем общий уровень». Великую опасность таит в себе «сплоченность посредственности», «равенство в рабстве». Выход Герцен видел в обращении к тому нравственному чувству, которым наделена Россия: «Я чувствую сердцем и умом, – писал он в 1857 году, – что история толкается именно в наши (русские) ворота». [446]

Следующее поколение философов России оправдало его надежды. «Дух всегда пребывает в глубине, дух и есть глубина… Подобно тому как нет в духовной жизни внеположенности и раздельности, нет в ней и противоположности между единым и множественным… Единое не противостоит множественному, как внешняя для него реальность, оно проникает множественное и создает его жизнь, не снимая самой множественности. „Я в Отце моем, и вы во Мне, а я в Вас“ (Ин., 14, 20)». [447] Это и есть Срединный Путь, ведущий к спасению. Чувство Целого позволило Бердяеву уверовать, что спасется каждый, самый последний из людей, ибо нет того, кто не нес бы в себе образ высшего бытия, не имел бы Божьей искры в душе своей. Но спасется при условии преображенного сознания, которое прозревает сквозь множество Единое. В этом суть: видят то, что открыто взору, – мир явленный и не видят того, что скрыто за ним, – Истину во спасение.

Еще Лейбниц говорил о двух истинах: истине разума и истине факта. Истины разума необходимы, и противоположное им невозможно; истины факта случайны, и противоположное им возможно (Монадология, 33). Чистыми эмпириками он называл животных, которые руководствуются только примерами. Говоря о различии между душами и духом, Лейбниц называл души отображением мира тварного, а духи – самого Божества или Творца природы. Духи способны познавать систему Вселенной и подражать Творцу в своем творческом поиске, так как всякий дух в своей области есть как бы малое божество (Монадология, 83).

Поистине, труднее было тем, кто наблюдал жизнь Европы при ее «закате». Неверие довело Ницше до отчаяния: «Вся наша европейская культура уже с давних пор движется в какой-то пытке напряжения, растущей из столетия в столетие, и как бы направляется к катастрофе: беспокойно, насильственно, порывисто, подобно потоку, стремящемуся к своему исходу, не задумываясь, боясь задуматься». (Не потому ли, что исход ассоциировался с Хаосом, со страшной бездной, или Большим взрывом, по последним научным прогнозам? «Бездна призывает бездну».)

Когда верх и низ меняются местами, наступает катастрофа, ибо у «человека массы» нет ни норм, ни морали, – подводит черту Ортега-и-Гассет. «Почему же поверили в аморальность жизни? Только потому, что вся современная культура и цивилизация приводит к этому убеждению. Европа пожинает ядовитые плоды своего духовного перерождения. Она слепо приняла культуру поверхностно блестящую, но не имеющую корней». [448] С тех пор мало что изменилось. Стихия оказалась сильнее разума. Россию обуял дух подражания: «культура глянца» вытесняет понемногу культуру духа – основание Жизни. Социологи говорят о моменте бифуркации, не ведая об аттракторе, который способен вывести из кризисной ситуации.

Как видит человек, так и строит свои отношения, вопреки здравому смыслу, на который уповает уже не первый век. Здравый смысл таков, каково сознание. А сознание это не случайно называют «зауженным», «несчастным», называют те, кто не подвержен гипнозу «прогресса». Но не так просто преодолеть одномерное мышление, которое было заложено в начале осмысления мира такими авторитетами, как Аристотель. Он потому и не принимал бесконечное – апейрон Анаксимандра, что оно неосязаемо, не исчисляется. «Некоторые считают таким (единым и простым началом) бесконечное, а не воздух или воду, чтобы все прочее не уничтожалось от их бесконечности, так как (эти элементы) противоположны» (Физика, 3, 5).

1 ... 80 81 82 83 84 85 86 87 88 ... 121
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Китай, Россия и Всечеловек - Татьяна Григорьева бесплатно.

Оставить комментарий