Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— О государыня, венок из роз на головах наших, раз уже рабами твоими мы отправляемся с тобой в печальную обитель смерти, утешь нас присутствием своим, чтобы с меньшей скорбью покидали мы страждущую плоть нашу, дабы предстать перед праведным судьей о могучей деснице, у которого со слезами на глазах мы будем просить вечного отмщения за несправедливость сего приговора.
Ньяй Канато, обратив к ней свое мертвенное лицо, ответила столь слабым голосом, что его едва можно было расслышать:
— Hiche bocao finarato guiry vanzilau motarem hotapir, — что значит: «Не уходите, сестры мои, помогите мне поддержать этих малых детей».
И опять замолчала, упав головой на грудь старухи.
Тут служители десницы гнева приступили к казни; несчастные женщины были подведены к своим виселицам, по семи на каждую, и повешены за ноги головами вниз. Они долго кричали в страшной тоске, так как смерть приходила к ним не легко, но через час все задохлись от собственной крови. Тем временем всадники осаживали людей, которых набралось столько, что пробиться сквозь эту толпу не было возможности. К виселице, на которой Ньяй Канато должна была быть повешена вместе с четырьмя своими малыми детьми, ее несли на руках четыре женщины, ранее ее поддерживавшие. Когда моунайский ролин, считавшийся там святым, сказал ей несколько подбодривших ее слов, она попросила воды и опрыскала ею лица детей, которых держала на руках, и, покрывая их поцелуями, сказала сквозь слезы:
— О детки, детки мои, рожденные ныне вновь в душе моей, о, если бы мне было дано тысячью смертей выкупить вашу жизнь! Клянусь вам страхом и ужасом, который я вижу на лицах ваших и который все видят на моем, что со столь же великой радостью почла бы я принять смерть от руки этого ничтожного врага, как узреть всевышнего в безмятежности его небесной обители. — И, взглянув на палача, набросившего уже веревку на двух детей, воскликнула: — Прошу тебя, друг мой, не будь безжалостным и не заставляй меня быть свидетельницей смерти детей моих, ибо этим совершишь ты великий грех, но лиши меня жизни первой, и я буду тебе всей душой обязана за эту милость, которую я испрашиваю у тебя ради бога.
Тут она снова принялась обнимать и целовать детей, прощаясь с ними, но вдруг испустила дух на груди поддерживавшей ее старухи. Увидев это, палач поспешил повесить ее так же, как и других, что он проделал и с четырьмя детками, поместив несчастную мать посредине, а деток по бокам, по двое с каждой стороны. Это печальное и жестокое зрелище вызвало в народе возмущение, крики и вопли сотрясали землю, а лагерь пришел в такое волнение, что король поспешил укрепиться в нем, окружив себя шестью тысячами бирманцев на конях и тридцатью тысячами пехотинцев, но и при всем этом он был исполнен страха, ибо всегда боялся мятежа, который и произошел бы, если бы не наступила ночь. Дело в том, что успокоить мятеж было некем, так как из семисот тысяч человек, находившихся в лагере, шестьсот тысяч были жители Пегу {281}, соотечественники казненной королевы, но Бирманец довел их до такой степени покорности и страха, что они и слова вымолвить не смели.
Такой вот унизительной и позорной казни была предана Ньяй Канато, дочь короля Пегу, императора девяти королевств и супруга Шаубайньи, короля Мартавана, принцесса, имевшая в год три миллиона золотом дохода. А ее несчастный муж был в ту же ночь брошен с камнем на шее в море {282}вместе с пятьюдесятью или шестьюдесятью своими вассалами, среди которых были владетельные князья, имевшие по тридцать и сорок тысяч крузадо в год, — отцы, мужья и братья ста сорока женщин, безвинно приговоренных к жестокой и позорной казни, как и три фрейлины королевы, которых бирманский король, будучи еще графом, сватал, но получил отказ, так как ни они сами, ни отцы их не захотели снизойти до него. Однако все это дело рук фортуны, которая всегда играет человеческими судьбами.
Глава CLIII
О несчастии, происшедшем со мной в Мартаване, и о том, что совершил бирманский король, после того как прибыл в Пегу
После этой жестокой казни тиран Бирманец задержался еще девять дней в городе, каждый день осуждая на смерть кого-нибудь из жителей, а затем отправился в Пегу, оставив своим заместителем байнью Шаке, своего главного мажордома, который должен был принять необходимые меры для успокоения страны, а также начать возводить заново сожженный город. Для этой цели бирманский король дал ему достаточный гарнизон, а с собою забрал остаток войска вместе с семьюстами португальцами Жоана Каэйро, из коих в Мартаване было оставлено трое или четверо ничем не примечательных людей. Кроме них, там задержался еще некий Гонсало Фалкан, дворянин из хорошей семьи, известный среди язычников под именем Кришна Пакау, что означает «Цветок цветов» — почетное прозвище, которое король Бирмы дал ему в награду за заслуги. Так как Перо де Фариа, когда я уезжал из Малакки, передал мне к нему письмо, в котором просил Гонсало Фалкана, если в делах моего посольства понадобится его помощь, не отказать мне в содействии как ради короля, так и из личного ему, Перо де Фарии, одолжения, я не преминул, прибыв в Мартаван, где Фалкан проживал, передать ему письмо и объяснил, что целью моего посещения является подтверждение прежних мирных договоров, которые Шаубайнья через своих послов заключил с Малаккой еще при первом комендантстве Перо де Фарии, когда состоялось знакомство. Письмо, которое я вез ему, было полно дружественных изъявлений и сопровождалось богатым подарком из китайских безделушек.
Этот Гонсало Фалкан, желая утвердиться в благорасположении короля Бирмы, на сторону которого он перекинулся во время осады, бросив своего прежнего покровителя Шаубайнью, явился через три дня после отъезда короля к назначенному им губернатору и сообщил, что я прибыл в качестве посла коменданта Малакки к Шаубайнье, для того чтобы предложить ему значительную помощь людьми против бирманского короля, вторгшегося в его земли. Он сказал, что португальцы решили укрепить Мартаван и изгнать бирманцев из королевства, добавив еще многое другое в том же духе, после чего губернатор приказал немедленно меня задержать и заключить под надежную стражу, а сам отправился на джонку, на которой я прибыл из Малакки, арестовал некоду — капитана и хозяина джонки и захватил товаров на сумму более ста тысяч крузадо и людей общим числом сто шестьдесят четыре человека. Среди них было сорок богатых малайских и менанкабских купцов, как язычников, так и мусульман, проживавших в Малакке, у которых без долгих слов было конфисковано имущество, а они сами, как я, объявлены пленными, за то что пособничеством и укрывательством содействовали направленным против короля Бирмы преступным переговорам между Шаубайньей и комендантом Малакки.
Нас велено было бросить в подземную тюрьму, причем губернатор приказал еще дать нам порядочное количество плетей, так что спустя месяц сто девятнадцать человек, из ста шестидесяти четырех измученных и беззащитных, умерло от летаргических приступов, голода и жажды, сорок же пять оставшихся в живых посадили в сампан без парусов и без весел и пустили вниз по течению реки. Несчастные, брошенные на произвол судьбы, пристали наконец к необитаемому острову под названием Пуло-Камуде в двадцати легуа от устья реки, где им удалось раздобыть кое-какую пищу: марисков и лесные плоды. Из одежды своей они ухитрились смастерить парус, и, вооружившись парой весел, которую там нашли или изготовили, прошли вдоль берега сначала до Жунсалана, потом до другого места, а оттуда за два месяца добрались до реки Парлеса в королевстве Кеда, где большая часть их погибла от опухолей в горле, напоминающих чумные бубоны, так что живыми до Малакки добралось всего два человека, сообщивших Перо де Фарии все обстоятельства этого несчастного путешествия и то, что меня ожидает смертная казнь, которая бы меня и не миновала, если бы не всевышний. Ибо после того как некода и купцы были высланы из государства описанным мною образом, меня перевели в другую, еще более строгую тюрьму, где я провел тридцать шесть дней самым жестоким образом закованный в железа.
Между тем этот пес губернатор измышлял все новые и новые обвинения, приписывая мне то, что и в голову-то мне никогда не приходило, с единственной целью со мной разделаться, а потом ограбить, как он сделал со всеми, кто находился в джонке. На суде он трижды допрашивал меня в присутствии многих людей, но всякий раз я отвечал не то, что им было нужно, отчего он и все прочие пришли в величайшее бешенство и стали утверждать, что я говорю так из гордости и презрения к суду, за что тут же при всем народе наказали меня плетьми и пытали меня расплавленным сургучом, отчего я чуть не умер. В полумертвом состоянии я провел двадцать дней; и никто уже не думал, что я смогу поправиться. Много раз доведенный до совершенного отчаяния и не зная толком, что я говорю, я повторял, что меня преследуют лжесвидетельствами только для того, чтоб украсть мой товар, но что капитан Жоан Каэйро, который сейчас в Пегу, не преминет доложить об этом королю, и эти-то слова и помогли господу нашему спасти меня от смерти. Ибо когда пес этот уже готов был привести в исполнение смертный приговор, который он мне вынес, в дело вмешалось несколько его друзей, посоветовавших ему воздержаться, ибо, если он меня убьет, все португальцы в Пегу скажут королю, что он осудил меня на смерть и казнил лишь для того, чтобы отнять у меня на сто тысяч крузадо товаров, принадлежащих коменданту Малакки. Нет сомнения, что король потребует у него отчета в конфискованном имуществе, и если даже он на самом деле предъявит ему все, что он взял, король этим не удовлетворится и будет думать, что отобрано было гораздо больше. От этого он неизбежно впадет у государя в немилость, и ему никогда больше не удастся восстановить королевское расположение, а сыновей его такая немилость покроет бесчестием и погубит. Собака губернатор байнья Шаке, опасаясь, как бы дело не сложилось именно так, решил не упорствовать и пересмотреть вынесенный мне приговор; он заменил смертную казнь конфискацией имущества и сделал меня пленником короля. Едва у меня зарубцевались раны после плетей и сургуча, как меня, закованного в кандалы, отправили в Пегу, где я как пленник был передан главному королевскому казначею — бирманцу по имени Диосорай, в ведении которого были еще восемь португальцев, которых, так же как и меня, различные беды, обрушивавшиеся за грехи наши, привели в неволю шесть месяцев тому назад. Все они находились на корабле Анрике де Эсы де Кананоры, разбившемся о берег во время бури.
- Письма - Екатерина Сиенская - Европейская старинная литература / Прочая религиозная литература
- Мемуары - Гасьен де Куртиль - Европейская старинная литература
- Гаргантюа и Пантагрюэль - Франсуа Рабле - Европейская старинная литература
- Кентерберийские рассказы. Переложение поэмы Джеффри Чосера - Питер Акройд - Европейская старинная литература
- Хроники длинноволосых королей - Сборник - Европейская старинная литература
- Избранное - Франсиско де Кеведо - Европейская старинная литература
- Комедия ошибок - Шекспир Уильям - Европейская старинная литература
- Эдип в Колоне - Софокл - Европейская старинная литература
- Песнь о Роланде - Средневековая литература - Европейская старинная литература
- Тристан и Изольда - Жозеф Бедье - Европейская старинная литература