и грущу о России. Как в песне: «Грущу о Родине драгой!»
— Не боитесь затеряться среди местных жителей? — спросил Лемнер, с брезгливостью рассматривая мягкие, привыкшие лгать губы Формера.
— Почему я должен бояться, дорогой брат Лемнер?
— Потому что в Сальвадоре много синих людей!
Формер засмеялся шутке. Его бодрил гул зала, звучавшее многоголосье: «Смерть! Смерть!»
Вице-премьер Аполинарьев был в корсете. Госпожа Влада ударом головы сломала ему позвоночник. Корсет выпирал из зелёного пиджака. Под пиджаком приютилось множество собачек корги, и Аполинарьев, имевший худощавое телосложение, казался толстым.
— Господин Аполинарьев, ну, посмотрите, на кого вы похожи! — укорял его Иван Артакович. — Вам выдали новые белые брюки, а ваши собаки насажали на них жёлтые пятна. И вы так выйдете к людям? Придется искать для вас ещё одну пару белых брюк.
— Собаки ни при чем. Это я сам, от волнения. Правильно ли я запомнил? Я передавал украинской разведке сведения о заседаниях российского правительства. Правильно? Я препятствовал строительству завода беспилотников. Так? Что ещё?
— Со своими собаками вы совсем потеряли рассудок! — раздражался Иван Артакович. — Вы должны признаться, что хотели затопить водой из Москвы-реки подземный бункер Президента Леонида Леонидовича Троевидова.
— Ах, да! Конечно! Разрушить шлюз, соединяющий Москву-реку с кремлёвским бункером.
— Вы не возражаете, если сразу после оглашения смертного приговора вас отправят в Гондурас? Вы хорошо переносите жару?
— Собачек корги выводили в тёплых странах. Но у меня есть просьба. Пусть в приговоре будет пункт, согласно которому собачек корги похоронят вместе со мной. Как в курган древнерусского князя. Мне будет приятно в Гондурасе перечитывать текст смертного приговора.
— Обещаю, господин Аполинарьев, внести этот пункт.
— И ещё. Я бы мог в Гондурасе наладить производство беспилотников. Это будут русские беспилотники «Гонду».
— Мы рассмотрим ваше предложение, господин Аполинарьев.
Лемнеру был отвратителен корсет Аполинарьева, копошение собачек под пиджаком, исходящий от него запах псины.
— Господин Аполинарьев, — произнёс Лемнер, — не забудьте взять с собой в Гондурас детскую клизму.
— Зачем? — удивился Аполинарьев.
— В Гондурасе у собачек корги будет новая пища. Возможны запоры.
— Благодарю за подсказку, брат Лемнер! Обязательно возьму!
Анатолий Ефремович Чулаки нервничал, охлопывал зелёный пиджак, щупал под белыми брюками ягодицы, лез пальцами под малиновый галстук. Госпожа Влада, мощная, как сваебойная машина, ударом вышибла из Чулаки все внутренние органы, и они повисли на нем, как шляпы на вешалке. Опытные хирурги засунули эти органы в дыры, откуда они выпали. Чулаки казалось, что врачи забыли вернуть ему сердце. Он ощупывал грудь, живот, даже пятки, стараясь услышать стук сердца.
— Да не беспокойтесь, Анатолий Ефремович! Здесь оно, ваше сердце! — Иван Артакович показал Чулаки стиснутый кулак и засмеялся.
Лемнер глядел на Чулаки и испытал подобие раскаяния. Лемнер участвовал в низвержении Чулаки, направив ему проститутку Аллу. Добыл ужасную запись извращений, которую теперь прокручивали по телевидению. Он вошёл в доверие к Чулаки, обещая быть с ним в день Великого Перехода, а вместо этого ударил войсками по демонстрантам. Он в камере избил беззащитного Чулаки, забыв о благодеянии, что тот совершил, направив его в Африку, одарив золотым прииском. Он в пыточную камеру отрядил отъявленных садисток Госпожу Эмму, Госпожу Зою, Госпожу Яну и Госпожу Владу. Теперь Лемнер глядел на выцветшие волосы Чулаки, на распухший от ударов нос, на веснушки, превратившиеся в гнезда чёрных личинок, из которых очень скоро вылупятся могильные черви. Лемнер испытывал к Чулаки сострадание, не желал ему зла.
— Анатолий Ефремович, мне осталось убедиться, что вы запомнили текст, который мы от вас ожидаем. Ваше слово на процессе ожидают не только сограждане, среди которых немало ваших сторонников. Но и Европа, желавшая видеть в вас Президента России. Увы, теперь вы всего лишь зелёный попугай с птичьего рынка. Не хотите ещё раз отрепетировать ваше выступление?
— Как странно, не правда ли? Мы с вами, Иван Артакович, мечтали о Великом Переходе, разгадывали тайну России Мнимой. Вы придумали герб этой Мнимой России, корень квадратный из минус единицы на серебряном поле, с алыми письменами, в тройном золотом кольце. Мы сидели на берегу Гранд-канала, и по воде, оставляя серебряный след, плыла алая гондола, и золотое солнце окружало гондолу тройным отражением. Вы воскликнули: «Вот герб России Мнимой!»
— И всё-таки, Анатолий Ефремович, не угодно ли ещё раз повторить ваши признания?
— Да знаю, знаю всё наизусть! И про взрывы атомных станций, и про двойника Антона Ярославовича Светлова, и про жареных младенцев, которых мне подавали в ресторане «Метрополь», и про убийство эрцгерцога Фердинанда, и про пакт Чемберлена! — Чулаки мучительно улыбался, вслушиваясь, ни забьётся ли утраченное сердце.
— Ну, ну, не надо шутить, Анатолий Ефремович. Помните про абиссинских пилигримов.
— Да, да, я помню! — глаза Чулаки лишились белков и почернели от ужаса. Чёрные муравьи доедали его сердце и пробирались в мозг. — Я полностью признал свою вину и прошу для себя самой ужасной казни. Не расстрел, не повешение. Пусть меня посадят в медного быка и поджарят на кострах в Парке Культуры и Отдыха. Пусть меня ослепят и посадят на кол посреди Выставки достижений народного хозяйств. Пусть меня растерзают роботы, сконструированные молодыми изобретателями в лабораториях «Сириуса». Я правильно всё запомнил?
— Этого мало, Анатолий Ефремович. Вас будет слушать Европа. Она ненавидит Президента Троевидова, ненавидит русский народ. Европа ждёт вашего слова.
— Она его услышит, поверьте! Я, рыжая собака, совершил преступление против русского народа и Президента Троевидова! Я, крыса, ядовитый паук, зловонный червь, хотел отнять у русского народа великого человека, посланного России судьбой. Отродье, недоносок, выкидыш, грязный окурок, я хотел сорвать проект «Россия Дивная», лишить народ гения, что вернул Россию к традиционным ценностям. Я, исчадие, нетопырь, аспид, хотел отнять у Президента Троевидова русский народ-богоносец, способный на вселенский подвиг одоления зла, ибо русский народ принимает на себя всю европейскую тьму, превращает скверну в солнечный луч. Вы довольны мной, Иван Артакович? Больше не станете насылать на меня абиссинских пилигримов?
— Всё верно, Анатолий Ефремович. Уже завтра вы окажетесь в Колумбии, и у вас будет время писать мемуары. Там, я надеюсь, вы упомянете о пленительном венецианском вечере, зелёном, как малахит, канале, красной гондоле и тройном отражении солнца.
— Всё так и будет. И мемуары, и лёгкое вино, и шелест пальмы. Но мне хотелось, Иван Артакович, чтобы вы передали Президенту Леониду Леонидовичу Троевидову, как я его люблю, сыновьей любовью. Как чувствую нерв его великого замысла. Быть может, он приблизит меня к себе? Я знаю Россию, знаю Европу. Знаю все её лабиринты, все тайные лаборатории трансгуманизма, все магические закоулки. Мы сможем разрушить Европу, сокрушить её мощь. Европа распахнётся
