Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Еще сильнее Маркса раздражало то, что он считал, будто памфлет Лассаля больше понравился Данкеру, чем его «Критика политической экономии». И когда Лассаль сообщил ему о своем намерении опубликовать двухтомный труд по экономике, он приписал игнорирование своей «Критики» влиянию Лассаля, хотя и утешал себя мыслью, что, судя по лассалевскому «Гераклиту», он «поймет, что одно дело – построить критику науки и тем самым впервые довести ее до точки, где возможно диалектическое изложение, и совсем другое – применять намеки на абстрактную, готовую систему логики» [89]. Лассаль не ответил на лекцию Маркса о партийной дисциплине, но к январю 1860 года Маркс почувствовал острую необходимость помощи в его словесной битве с Фогтом и попросил Энгельса написать Лассалю дипломатичное письмо с извинениями за грубость. Однако Лассаль не позволил убедить себя в том, что Фогт являлся бонапартистским агентом: хотя он и сочувствовал Марксу, но считал неразумным нападать на Фогта без веских доказательств; он также упрекнул Маркса в «недоверии», после чего Маркс послал ему – из Манчестера, где жил вместе с Энгельсом, – анонимный донос на Лассаля, полученный им из Балтимора, а также сообщил, что «официальные жалобы» из Дюссельдорфа теперь находятся в партийном архиве [90]. Лассаль ответил справедливой вспышкой гнева:
«Почему вы посылаете мне эти материалы с таким триумфальным видом, с таким гордым выражением? Боже мой! Не верить столь мелочной клевете за спиной человека – ведь это самая элементарная из нравственных обязанностей человека перед человеком.
Поверить в такую клевету и в такие измышления обо мне для понимающего человека, любому, кто хоть что-то знает обо мне, физически невозможно!!! И вы думаете, что, не веря этому, делаете мне одолжение? Вы хотите вменить это себе в заслугу?
Единственный вывод, который я делаю, – твердое доказательство вашей склонности верить во все возможное зло каждого человека без доказательств, если вы считаете это заслугой и думаете, что это что-то доказывает, во что в данном случае вы не верите» [91].
Маркс понял, что зашел слишком далеко, и до конца 1861 года они с Лассалем переписывались регулярно и благодушно.
В начале 1861 года, избавившись наконец от господина Фогта, Маркс начал обдумывать идею окончательного возвращения в Пруссию. В январе 1861 года умер Фридрих Вильгельм IV, который в течение двух предыдущих лет был признан невменяемым, и ему наследовал его брат Вильгельм I, который сразу же объявил политическую амнистию. Условия амнистии были не слишком хорошими: она распространялась только на тех, кто осужден прусскими судами, а беженцы должны были полагаться на туманные заверения. Когда Лассаль впервые предложил возобновить выпуск Neue Rheinische Zeitung на деньги своей богатой покровительницы, графини фон Гацфельд, Маркс отнесся к этому скептически, решив, что «волны в Германии еще недостаточно высоки, чтобы нести наш корабль» [92]. Энгельс предложил Лассалю начать выпуск еженедельника, а Марксу – сотрудничать, если оплата будет достаточно высока. Хотя Маркс остерегался сотрудничать с Лассалем, его доходы от газеты New York Daily Tribune резко сократились из-за Гражданской войны, и он решил поехать в Берлин, чтобы изучить возможности. Финансовые затруднения вынудили его в любом случае отправиться в Голландию к дяде. Заняв деньги на поездку у Лассаля, он провел две недели в Залтбоммеле у Филипсов – «я никогда в жизни не знал лучшей семьи» [93], писал он потом своему дяде – и сумел занять 160 фунтов стерлингов в качестве аванса под наследство матери. Его дядя, по словам Маркса, был «упрям, но очень горд тем, что я пишу» [94], и Маркс попросил Лассаля написать ему такое письмо, которое он мог бы «конфиденциально» [95] показать дяде, чтобы повысить свою репутацию.
По приезде в Берлин Лассаль в течение трех недель великолепно развлекал его. Он жил в «очень красивом доме на одной из самых красивых улиц Берлина», и графиня тоже произвела на Маркса благоприятное впечатление: «Это очень знатная дама, большого природного ума, большой живости, глубоко интересующаяся революционным движением, с аристократической непринужденностью, очень превосходящим педантичные гримасы просвещенных дам» [96]. Были посещения театра и балета (наскучившие Марксу до смерти) и ужин в честь Маркса, где его посадили между графиней и племянницей Фарнхагена фон Энзе. «Эта фрейлейн, – писал он Антуанетте Филипс, – самое уродливое существо, которое я когда-либо видел в своей жизни: отвратительная еврейская физиономия, резко выступающий тонкий нос, вечно улыбающаяся и скалящаяся, всегда говорящая поэтической прозой, играющая на ложном энтузиазме и плюющая вслух во время трансов своего экстаза» [97]. Однако Марксу удалось убедить графиню начать кампанию в прессе против жестокого обращения с Бланки со стороны французской полиции. Визит затянулся, поскольку Маркс при активном содействии Лассаля ходатайствовал о восстановлении прусского гражданства, а бюрократия двигалась медленно. Но Маркс очень быстро начал уставать от берлинского общества: «Со мной обращаются как со знаменитостью и заставляют встречаться со многими профессионально интеллектуальными дамами и господами» [98]. Весь Берлин показался ему погруженным в тоску: препирательства с полицией и антипатия между гражданскими и военными властями составляли сущность берлинской политики. Маркс присутствовал на заседании прусской палаты депутатов и нашел его «любопытной смесью бюрократии и школьного класса» [99]; в городе царил общий дух распада: люди всех сословий считали катастрофу неизбежной, а следующие выборы должны были привести к формированию парламента, оппозиционного королю. В этих условиях Маркс счел, что настало время основать новую газету, но он и Лассаль не могли договориться об условиях. Лассаль настаивал на том, что если Энгельс войдет в редакцию помимо него и Маркса, то Маркс и Энгельс должны иметь только один голос против его. Но, несмотря на то что Лассаль давал деньги, Маркс считал, что тот сможет быть полезен только в том случае, если окажется «под жесткой дисциплиной». Он написал Энгельсу: «Ослепленный репутацией, которую он приобрел в некоторых ученых кругах благодаря своему “Гераклиту”, а в другом кругу нахлебников – благодаря вину и угощениям, Лассаль, естественно, не подозревает, что в широких кругах он дискредитирован. А еще его догматизм, одержимость “спекулятивной концепцией” (парень даже мечтает написать новую гегелевскую философию, возведенную во вторую степень), его заражение старым французским либерализмом, его высокомерное перо, назойливость, бестактность и
- Профессионалы и маргиналы в славянской и еврейской культурной традиции - Коллектив авторов - Биографии и Мемуары / Публицистика
- Александр Александрович Богданов - Коллектив авторов - Биографии и Мемуары
- Убийства от кутюр. Тру-крайм истории из мира высокой моды - Мод Габриэльсон - Биографии и Мемуары / Прочее домоводство / Менеджмент и кадры
- Моя жизнь и моя эпоха - Генри Миллер - Биографии и Мемуары
- Судьба России и “великая потребность человечества ко всемирному и всеобщему единению” - Иван Фролов - Публицистика
- Исповедь - Валентин Васильевич Чикин - Биографии и Мемуары
- Иосиф Бродский. Большая книга интервью - Валентина Полухина - Публицистика
- Маркс – Энгельс – Ленин - Е. Мельник - Публицистика
- Миф о шести миллионах - Дэвид Хогган - Публицистика
- Сибирь. Монголия. Китай. Тибет. Путешествия длиною в жизнь - Александра Потанина - Биографии и Мемуары