Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тем не менее, для Робеспьера, это не вопрос установления "культа", в полном смысле слова. Верно, что слово появляется в докладе, но оно отсылает к необходимости уважения людей к божественному; в статье 2 декрета Робеспьер на этот раз уточняет, что "культом, достойным «верховного существа», является выполнение обязанностей человека"[312], ничего более. Даже если локально закон вскоре будет понят и применён многими способами, представитель не желал установить вариант "культа Разума", которому он противостоял. Повторное подтверждение "свободы культов", даже в сочетании с высказываниями, не слишком благоприятными в отношении священников (они "для морали то же, что шарлатаны для медицины"[313]), появляется здесь для того, чтобы её утвердить. То, что предлагает Робеспьер, это вид гражданской религии, как её понимал Руссо, регулярное напоминание о существовании Верховного существа, побуждающего к доброму, великому, благородному; для него, только вера, только надежда на Бога обеспечивает общественную добродетель, это трудное забвение себя ради общего интереса.
Дух доклада проявляется на последних страницах, где Робеспьер возвращается к идее "народного образования". Мы вновь находим его положения о национальных праздниках за 1792 г., и в пользу проекта Лепелетье за 1793 г. Он не изменился. Он напоминает о своей привязанности к педагогике Ликурга ("Родина одна имеет право воспитывать своих детей"[314]), и, особенности, набрасывает большой план общественных праздников. Именно им главным образом был посвящён его проект декрета. "Система национальных праздников, само собой понятно, - объясняет он, - служила одновременно созданию самых сладких уз братства и самым могущественным средством возрождения. […] Пусть все эти праздники возбудят благородные чувства, составляющие привлекательность и украшение человеческой жизни: энтузиазм к свободе, любовь к родине, уважение к законам. Пусть память о тиранах и изменниках будет там предана проклятию; пусть память о героях свободы, о благодетелях человечества получит там справедливую дань благодарности общества"[315]. Он предусматривает ежегодные праздники в честь 14 июля, 10 августа, 21 января и 31 мая; могли бы быть также декадные, десятый день декады – это новый отсчёт времени – праздники в честь моральных или политических ценностей (свободы и равенства, республики, истины, справедливости…), чувств (любви, супружеской верности, сыновнего почитания…), периодов жизни (юности, зрелого возраста, старости…) и т. д. Первая декада могла бы быть непосредственно посвящена "«Верховному существу» и природе"[316], все могли бы быть потом "отпразднованы под покровительством Верховного существа"[317].
Предложенные меры были приняты с энтузиазмом, начиная с признания существования Верховного существа и бессмертия души. В ожидании первого праздника, намеченного на 8 июня (20 прериаля), Робеспьер, однако, призывает не делать слишком суровых выводов из декрета. "Есть истины, которые следует открывать с осторожностью, - уточняет он у Якобинцев, - такова истина, проповедуемая Руссо, что нужно изгонять из республики всех тех, кто не верит в божественное". Эта мера нецелесообразна. По словам Робеспьера, виновны только атеисты, составлявшие заговоры с "иностранной фракцией" (15 мая-26 флореаля).
Три декады спустя, а именно 20 прериаля, день, назначенный для праздника Верховного существа и природы. Это ясный и тёплый весенний день; для католиков это Троицын день… Делегаты секций и парижане, пришедшие в большом количестве в Национальный сад (Тюильри), ждут церемонии, запланированной Давидом. Четырьмя днями ранее Конвент поставил Робеспьера во главе; готовящийся праздник немного его. 8 июня, как председатель, он распорядитель церемонии. В костюме "небесно-голубого цвета", он присоединяется к депутатам, собравшимся на трибунах, прилегающих к Национальному дворцу. После первой речи звучит музыка; Робеспьер приближается к изображению Атеизма, которое он предаёт огню. Оно воспламеняется, сгорает и позволяет явиться Мудрости, немного почерневшей от пламени; несколько шутников и несколько недоброжелателей исподтишка смеются. Робеспьер снова берёт слово: "Уничтожено чудовище, которое монархи забросили во Францию! Да исчезнут вместе с ним все преступления и все несчастья мира! Вооруженные, то кинжалами фанатизма, то ядом атеизма, монархи составляют заговоры с целью убить человечество"[318]. При помощи разоблачения использования раскола и религиозной неопределённости в качестве инструментов, Робеспьер призывает к единству и к основанию добродетельной республики.
Депутаты спускаются с трибун, выстроившись, отправляются в путь, и, под звуки музыки, движутся по направлению к Марсову полю, где они взбираются на символическую гору. Робеспьер во главе процессии, с букетом из колосьев и цветов в руке. Свидетель рассказывает, что в тот день, "лицо его впервые светилось радостью"[319]. Более месяца спустя Робеспьер эмоционально вспоминает этот день: "Это был великий и возвышенный день праздника Верховного существа; преступление не осмеливалось тогда показаться, интриганов там не было, или они были столь мелки, что их нельзя было даже заметить". Он верит в это или хочет этому верить? Быть может, он думает о сотнях воодушевлённых адресов, прибывших в Конвент со всей Франции? Всё же, он не упускает из виду, что религиозные вопросы разделяют, что отказ от атеизма не создаёт единодушия; он знает, что Рюамп, Морибон-Монто или Тирио произносили проклятия против него; он знает, что Лекуантр назвал его диктатором и тираном. "Не стоит верить, что было много фимиама в честь Бога дня", - сообщает член Конвента Бодо. И как забыть о реформе Революционного трибунала, которую Кутон, Робеспьер и Комитет общественного спасения готовятся провести? Между речью 7 мая и праздником 8 июня многое изменилось; и всё же, член Конвента хочет верить в возвращение к единству, по крайней мере, во время празднования.
Кинжалы убийц
Весна 1794 г. таит в себе много странных наслоений событий. Не забывая об опасностях момента, Робеспьер появляется улыбающимся на празднике Верховного существа: "Народ, отдадим себя сегодня его покровительству и восторгам чистого веселья! Завтра мы снова будем бороться с пороками и тиранами"[320]. Два дня спустя Кутон и Робеспьер вырывают у настороженного Конвента закон, ускоряющий и ещё более ужесточающий деятельность Революционного трибунала. Он открывает то, что историки называли "великим террором". Выражение вряд ли удовлетворительное, так как оно нивелирует пик насилия, достигнутый несколькими месяцами ранее на Западе, в долине Роны и на Юге, так же, как и недавнюю ликвидацию многих провинциальных судебных учреждений; тем не менее, оно подчёркивает исключительное усиление парижских репрессий, в тот самый момент, когда победы следуют одна за другой.
Какая удивительная близость литургии и ужасного закона, Верховного существа и гильотины, ликования и страха.
- Робеспьер на троне - Борис Башилов - История
- Робеспьер и террор - Бронислав Бачко - История
- Вечный Египет. Цивилизация долины Нила с древних времен до завоевания Александром Македонским - Пьер Монтэ - История / Культурология / Религиоведение
- Страшный, таинственный, разный Новый год. От Чукотки до Карелии - Наталья Петрова - История / Культурология
- Великие исторические личности. 100 историй о правителях-реформаторах, изобретателях и бунтарях - Анна Мудрова - История
- Вечер на Кавказских водах в 1824 году - Александр Бестужев-Марлинский - История
- Повседневная жизнь древнегреческих женщин в классическую эпоху - Пьер Брюле - История
- Повседневная жизнь древнегреческих женщин в классическую эпоху - Пьер Брюле - История
- Робин Гуд - Вадим Эрлихман - История
- Повседневная жизнь старообрядцев - Кирилл Кожурин - История