доллару за бутылочку. «Жесточайшая зубная боль излечивается в несколько минут, без удаления зуба», – уверяла реклама. То же чудодейственное средство освежало дыхание и освобождало десны от «цинготных гуморов»[1399].
При некоторой храбрости и удаче от гнилого зуба можно было избавиться самостоятельно. Именно так сделал Уильям Бирд, путешествовавший по неосвоенным районам Виргинии. Он так описывал эту процедуру: «Я велел привязать к корню моего зуба бечевку длиной около сажени, а затем привязал другой конец к коряге бревна, лежащего на земле, таким образом, чтобы я мог стоять прямо. Закрепив таким образом веревку, я согнул колени настолько, чтобы можно было энергично оторваться от земли. Сила прыжка выдернула зуб с такой легкостью, что я ничего не почувствовал»[1400]. В городах можно было обратиться к профессионалу. Некий Джон Кохран из Шотландии предлагал бостонцам свои медицинские услуги. По его уверениям, он пускал кровь «самым безопасным способом», а также вырывал зубы, не ломая при этом челюсть[1401]. Было известно и стоматологическое протезирование. Поль Ривир предлагал всем, кто потерял передние зубы в результате какого-нибудь инцидента, вставить протезы, «которые выглядят не хуже натуральных»[1402]. Джордж Вашингтон носил зубные протезы, сделанные из металла, проволоки и зубов животных. Однако его искусственные зубы постоянно причиняли ему боль и искажали форму лица.
Мужчины в XVIII в. гладко брили щеки и подбородок. Процедуру можно было доверить лакею, а если такового не было, то брадобрею. Франклин, однако, с ужасом вспоминал брадобреев, их грязные пальцы и тупые бритвы, и предпочитал бриться самостоятельно[1403].
Мэри Купер с Лонг-Айленда радовалась в холодный и облачный день: «По милости Божьей, на мне пока что чистая одежда»[1404]. У нее были основания для радости. Стирка была занятием предельно трудоемким, а для просушки белья требовалась солнечная погода или большой очаг в доме. Использование щелочного мыла сделало стирку в колониальной Америке еще более трудной. В результате регулярно стиралась только самая грязная одежда – нижнее белье, фартуки, пеленки. Особого ухода требовали модные мужские парики. Их кипятили, чтобы избавиться от насекомых, ароматизировали бергамотом, лавровыми листьями, сассафрасом. Затем помадили и пудрили. Кроме того, одежду и парики требовалось проветривать. Делегат от Мэриленда Дэниэль оф Сент-Томас Дженифер беспокоился, достаточно ли часто проветривают его одежду, оставшуюся дома. Он напоминал, что это следует делать каждые шесть недель[1405].
Стоит сказать немного и о том, как выглядели ретирадные места (если воспользоваться выражением эпохи). Бриссо оставил о них восторженные воспоминания: «В 30 или 40 шагах от дома очень приличный сарайчик, часто даже украшенный, приспособлен для этих дел. В каждом можно найти сиденье пониже для детей; пример отцовской заботы»[1406]. На случай плохой погоды в спальнях держали керамический или металлический ночной горшок. Для удобства его могли вмонтировать в сиденье стула. Утром «ночную почву» (night soil) выплескивали на грядки в качестве удобрения, в ближайший ручей или реку, а иногда и просто на улицу. С последней негигиеничной практикой пытались бороться. По крайней мере, в Нью-Йорке в 1724 г. был принят специальный ордонанс, запрещавший выбрасывать мусор и выплескивать ночные горшки в окно.
Ввиду частых эпидемий, дома пытались не только убирать, но и дезинфицировать. Для этого использовали обычно сильнопахнущие средства (предположительно, для борьбы с миазмами). Так, в качестве профилактического средства во время эпидемии желтой лихорадки рекомендовалось окуривать помещения уксусом и камфарой, а также носить эти вещества в носовом платке или флакончике и часто их нюхать. На улицах жгли большие костры, веря, что это очищает воздух[1407].
Ванны и минеральные воды также были частью терапии. Так, Александр Гамильтон лечил ваннами своего сына Филиппа от «желчной лихорадки» (такой диагноз ставился в то время, как правило, при малярии или гепатите)[1408]. Своя купальня была даже в психиатрической лечебнице в Нью-Йорке[1409]: купания считались полезными при нарушениях психики.
Для желающих в разных штатах открывались общественные купальни, где можно было одновременно пить минеральную воду и принимать минеральные ванны. К тому же минеральные курорты были местом светских встреч и приятного времяпровождения. Купальня в Стаффорд-Спрингс в Коннектикуте открылась в 1765 г. и стала, по словам местного историка Сэмюэля Питерса, «местом, где больные и богатые прибегают к продлению жизни и приобретению светских достоинств»[1410]. В июне 1771 г. ее посетил Джон Адамс. Он выпил железистой воды, а потом пару раз погрузился в деревянный бассейн трехфутовой глубины (правда, ворчал, что было слишком хо лодно)[1411]. Минеральные воды Стаффорд-Спрингс были настолько популярны, что не обходилось без контрафакта. Джозеф Уоррен рассказывал о мошенничестве: некий ловкач, которому поручили привезти в Массачусетс воды из Стаффорд-Спрингс, наполнял свой бочонок из каждого попадавшегося по дороге ручейка и продавал воду по доллару за галлон, выдавая за популярную минералку. Таким образом он умудрился продать 160 галлонов воды[1412].
Курорты были не только местом, где можно было лечиться. Американцы охотно перенимали привычку европейской аристократии ездить «на воды». В Виргинии в 1776 г. был заложен город Бат, где кроме минерального источника имелся театр, места для верховой езды и игры в бильярд. У виргинцев существовал даже особый тур по минеральным источникам, продолжавшийся обычно с июля до середины сентября и включавший последовательное пребывание на шести разных курортах.
Купальни могли располагаться в общественных садах, как баня в виргинском Норфолке или купальня Вирсавии в Филадельфии. Были и частные купальни. Это могли быть солидные сооружения, как облицованная камнем купальня Чарльза Кэрролла из Кэрролтона, которую он заказал в 1778 г., площадью десять на восемь футов и глубиной четыре с половиной фута. В купальне он ежедневно принимал холодные ванны и, дожив до 95 лет, приписывал свое долголетие купаниям.
Оспа – «царь ужасов»[1413] для Америки
На протяжении XVIII века оспа была одной из самых распространенных инфекций в Северной Америке. Франклин описывал печальную судьбу некоего Джорджа Клейпула (потомка Оливера Кромвеля, как он не преминул уточнить). В 1731 г. от оспы погиб и он сам, и почти все его большое семейство. «В семье не осталось никого, кроме матери и одного ребенка, и до последнего времени жизнь обоих висела на волоске», – меланхолично подытоживал Франклин[1414]. Смертность во время эпидемии 1721 г. в Бостоне достигала 14%[1415].
Именно оспа, наряду с другими факторами, предопределила поражение американцев в Канаде. В декабре 1775 г. британский капитан Томас Эйнсли подтвердил существование болезни в Квебеке и высказал предположение о ее потенциальном воздействии на
