Первые дни температура всегда высока и спускается медленно к концу. Бедная Аня, представляю, что она чувствует – и насколько ей хуже, чем детям.
Сейчас, в 2.30, перед тем, как отправиться на прогулку, я загляну в монастырь и помолюсь за тебя и за них Пречистой Деве. Последние снежные бури, окончившиеся вчера, по всем нашим юго-западным ж.-д. линиям поставили армии в критическое положение. Если движение поездов немедленно не возобновится, то через 3–4 дня войсках наступит настоящий голод. Ужасно!
Прощай, моя любовь, моя дорогая маленькая женушка. Бог да благословит тебя и детей!
Нежно любящий, твой навеки муженек
Ники.
Великой княгини Ксении Александровне
23 сентября 1917 года.
Тобольск
Дорогая моя Ксения.
Недавно получил я твое письмо из города от 23‑го Марта – ровно полгода назад написанное. В нем было два образка, один от тебя, другой от М. Труб. Благодарю за него сердечно и ее тоже. Давно, давно не виделись мы с тобой. Я тоже надеялся, что тебе тогда удастся заехать к нам до Крыма. А как мы надеялись, что нас отправят туда же и запрут в Ливадии, все-таки ближе к вам. Сколько раз я об этом просил Керенского.
Мишу я видел 31‑го Июля вечером; он выглядел хорошо. А теперь бедный сидит тоже арестованный, надеюсь не надолго. Мы слышали, что ты себя неважно чувствовала и еще похудела летом.
Здесь мы устроились вполне удобно в губернаторском доме с нашими людьми и П. Жильяром, а сопровождающие нас в другом доме, напротив, через улицу. Живем тихо и дружно. По вечерам один из нас читает вслух, пока другие играют в домино и безик. Занятия с детьми налаживаются постепенно, так же как в Царском Селе.
За редкими исключениями осень стоит отличная; навигация обыкновенно кончается в середине октября, тогда мы будем более отрезаны от мира, но почта продолжает ходить на лошадях.
Мы постоянно думаем о вас всех и живем с вами одними чувствами и одними страданиями. Да хранит Вас всех Господь. Крепко обнимаю тебя милая Ксения, Сандро и деток.
Твой старый
Ники.
Великой княгине Ксении Александровне
5 Ноября 1917 года.
Тобольск.
Милая дорогая моя Ксения.
От всей души благодарю тебя за доброе письмо от 15‑го октября доставившее мне огромную радость. Все, что ты пишешь о здоровье Мамá, теперь успокоило меня. Дай Бог, чтобы силы ее вполне восстановились и чтобы она берегла здоровье свое.
Мы только что вернулись от обедни, которая для нас начинается в 8 час. при полной темноте. Для того чтобы попасть в нашу церковь, нам нужно пройти городской сад и пересечь улицу – всего шагов 500 от дома. Стрелки стоят редкою цепью справа и слева, и когда мы возвращаемся домой, они постепенно сходят с мест и идут сзади, а другие вдали с боку, и все это напоминает нам конец загона, так что мы каждый раз со смехом входим в нашу калитку.
Я очень рад, что у вас сократили охрану – «дюже надоело» и вам и им понятно. Бедные, сбитые с толку люди. Постараюсь написать Мише, никаких известий о нем не имел кроме как от тебя.
Зима никак не может наступить настоящая; два дня идет снег при небольшом морозе, потом все тает и снова то же повторяется. Но воздух отличный чистый, дышится очень хорошо. Тут мы живем как в море на корабле и дни похожи один на другой, поэтому я тебе опишу нашу жизнь в Ц. Селе.
Когда я приехал из Могилева, то, как ты знаешь, застал всех детей очень больными, в особенности Марию и Анастасию. Проводил разумеется весь день с ними, одетый в белый халат. Доктора приходили к ним утром и вечером, первое время, в сопровождении караульного офицера. Некоторые из них входили в спальню и присутствовали при осмотре докторами. Потом это сопровождение врачей офицерами было прекращено.
Я выходил на прогулку с Валей Долгоруковым и с одним из офицеров или самим караульным начальником. Так как парк перестали чистить с конца февраля, гулять было негде из-за массы снега – для меня явилась прекрасная работа – очищать дороги. Цепь часовых стояла – одна вокруг дома, а другая – вокруг пруда и решетки маленького сада против окон комнат Мамá.
Гулять можно было только внутри и вдоль второй цепи. Когда стал лед и сделалось тепло, бывший комендант полк. Коровиченко объявил, что он отодвинет цепь подальше.
Прошло три недели и никакой перемены. В один прекрасный день со мною последовали четыре стрелка с винтовками; этим я воспользовался и, ничего не говоря, пошел дальше, в парк. С тех пор начались ежедневные большие прогулки в парке, а днем рубка и распилка сухих деревьев. Выходили мы все из дверей круглой залы, ключ от нее хранился у караульного начальника. Балконом ни разу не пользовались, так как дверь к нему была заперта.
Выход наш в сад вместе со всеми нашими людьми, для работы или на огороде или в лесу, должно быть напоминал оставление зверями Ноева Ковчега, потому что около будки часового у схода с круглого балкона собиралась толпа стрелков, насмешливо наблюдавшая за этим шествием. Возвращение домой тоже происходило совместное, т. к. дверь сейчас же запиралась. Сначала я здоровался по привычке, но затем перестал, потому что они плохо и вовсе не отвечали.
Летом было разрешено оставаться на воздухе до 8 час. вечера; я катался с дочерями на велосипеде и поливал огород, т. к. было очень сухо. По вечерам мы сидели у окон и смотрели, как стрелки возлежали на лужайке, курили, читали, возились и попевали.
Стрелки, приехавшие с нами сюда, совсем другие – это почти все побывавшие на фронте, очень многие ранены и с Георгиевскими крестами и медалями – большей частью настоящие солдаты. Мы со многими перезнакомились.
Забыл упомянуть, что в марте и апреле по праздникам на улицах проходили процессии – демонстрации с музыкой, игравшею Марсельезу и всегда один и тот же Похоронный Марш Шопена.
Шествия эти неизменно кончались в нашем парке у могилы «Жертв Революции», которую вырыли на аллее против круглого балкона. Из-за этих церемоний нас выпускали гулять позже обыкновенного, пока они не покидали парк. Этот несносный Похоронный Марш преследовал нас потом долго и невольно все мы посвистывали и попевали его до полного одурения.
Солдаты говорили нам, что и им надоели сильно эти демонстрации, кончавшиеся обыкновенно скверной погодой и снегом.
Разумеется, за этот долгий срок с нами было множество мелких забавных и иногда неприятных происшествий, но всего не
