сложенные из булыжников и каменных плит хаблы[114], обведенные каменными стенами в человеческий рост. На верху стен копошились полуголые ребятишки и неподвижно стояли женщины в черных и цветных юбках и мужчины в балахонах из некрашеной шерсти. Если бириссцы отпускали длинные волосы и усы, то бакраны коротко стриглись и носили бороды, короткие у тех, кто помоложе, и длинные, окладистые у стариков.
Обитатели поселка молча смотрели на странных гостей, но попыток сойти со стен и присоединиться к процессии не предпринимали. Дополняли картину кобели, казавшиеся родными братьями Лово. Огромные грязно-белые зверюги воздвиглись в воротах своих лачуг, молчаливые и невозмутимые, будто статуи. Зрелище было не из приятных, и Ричард с удовольствием ускорил бы шаг, но приходилось приноравливаться к едва ползущей старухе.
Хабла, к которой в конце концов подвели гостей, принадлежала самому Лакве и подтверждала наихудшие опасения.
Пространство между оградой и домом являло собой подобие хлева, в дальнем углу очумело кричала собравшаяся рожать коза, вокруг которой суетились две старухи. Внутренность резиденции бакранского старейшины оказалась немногим лучше. Единственным ее достоинством были разве что внушительные размеры. Углы лачуги терялись во мраке, где-то в глубине плакал грудной ребенок, на лавках возилось еще пятеро или шестеро.
Крыша опиралась на четыре закопченных столба, посредине в углублении тлели угли, над которыми что-то жарилось. Ветра не было, и дым благополучно уходил через отверстие в потолке; оставалось благодарить судьбу, что они не угодили сюда в ненастье. У очага колдовала крепкая тетка, у нее на подхвате было несколько девочек-подростков. Мужчины приволокли грубо сколоченные козлы, на них водрузили доски, а их, в свою очередь, прикрыли кое-как выделанными кожами.
Ричард с некоторой оторопью наблюдал, как на столе вырастает груда еды довольно-таки подозрительного вида. Перед въездом в деревню Дик опрометчиво решил, что проглотит козла с рогами и копытами, но, глядя на чем-то набитые кишки с желудками и дурно пахнущие сырные головы, понял, что отнюдь не голоден.
Самым страшным, однако, оказалась чаша с еще дымящейся кровью и чьи-то глаза, с укором глядевшие с плоского глиняного блюда. Юноша, изо всех сил стараясь не смотреть на жуткое угощение, уставился на своего эра. Алва посоветовал оруженосцу соблюдать спокойствие и невозмутимо опустился на указанное ему место, велев Дику встать сзади.
Ричард не сразу понял, что спасен. Конечно, матушке это не понравилось бы – герцогу Окделлу не подобает прислуживать на пиру потомку предателя, но герцогиня Мирабелла была далеко, а блюдо со страшными глазами – перед самым носом. Проэмперадор Варасты недрогнувшей рукой отправил в рот остекленевший ужас и запил кровью. Дика чудом не стошнило. Ни за какие сокровища мира он не согласился бы поменяться местами с Вороном, а тот как ни в чем не бывало попросил Коннера заверить хозяев, что их гостеприимство незабываемо. Святой Алан, разве такой кошмар забудешь?!
Дика не смягчило даже испеченное на угольях мясо. Во-первых, к нему полагалась ядовито-зеленая трава, очень похожая на болотную локу́ру, и какая-то напоминающая дерюгу гадость, заменявшая в здешних местах хлеб, а во-вторых, юноша нечаянно взглянул на руки подававшей кушанье женщины. К счастью, трапеза не затянулась – предстоял трудный день, и хозяин отпустил гостей задолго до полуночи. Ричард с ужасом представлял ночлег в вонючей хабле, но стратегический талант Рокэ выручил и на этот раз. Кэналлиец доверительно сообщил Лакве, что ведет свою родословную от Повелителя Ветров, и потому он и его спутники будут спать под открытым небом, ближе к звездам. Хозяин с понимающим видом закивал, а его домочадцы, подчиняясь приказу, куда-то поволокли туго набитые мешки и козьи шкуры.
Рокэ рассеянно наблюдал за беготней, и тут перед ним предстали три женщины: две постарше и одна совсем молоденькая, в черной юбке с алой каймой по подолу. Голову бакранки охватывала вышитая лента, из-под которой на спину падали темные волосы, такие густые и длинные, что с успехом могли бы заменить плащ. Старухи что-то лопотали, девушка молчала, глядя на гостя полными надежды глазами. Алва повернулся к Коннеру:
– Чего они хотят?
– Ох, Монсеньор… Обычай у них тут срамной.
– Даже так? – поднял бровь Ворон. – Уже любопытно.
– Ну, короче, девка эта – вдова. И все одно – девка, у бакранов, жабу их соловей, замуж отдают, когда десять сполняется, а жить молодуха с мужем начинает, когда старшая в доме дозволит. Только у этой незадача вышла – мужа седуны прикончили, когда он со стадом за Регалону ходил. Так она, уж простите, ребенка просит. Поверье у них – если баба понесет от чужака, которого больше не увидит, то вроде как ихний Бакра мужа ее на побывку отпустил. Чтоб, стало быть, дело мужское до ума довести…
– Прелестно. Я не против оказать этой козочке услугу.
Ворону все же удалось удивить проклятого адуана. Коннер уставился на кэналлийца так, словно видел его впервые.
– Монсеньор, вы что, взаправду?! Она ж того, козлу молится…
– Но сама ведь не коза, – пожал плечами Рокэ. – Дева недурна собой, а я не имею обыкновения отказывать хорошеньким женщинам в подобной малости. И потом, если этот… Вакра?
– Бакра, – поправил Клаус, все еще хлопая глазами.
– Если этот Бакра полагает, что так надо, почему б не улучшить здешнюю породу? В конце концов, не иметь бастардов в наше время просто неприлично. Как по-бакрански «да» и «пойдем»?
– «Олли» и «баймун».
– Благодарю, полковник. Сударыня… – Алва поклонился бакранке с вышитой лентой, будто герцогине. – Олли, баймун!
Девушка вздрогнула, в огромных глазах отразился свет очага, а затем на гостей с трех сторон обрушился словесный водопад. Рокэ поднял глаза на Клауса, тот быстро сказал:
– Благодарят, жабу их соловей, что не побрезговали. Говорят, Великий Бакра не оставит вас своей милостью.
– Очень любезно с его стороны. Без милости Бакры я, несомненно, пропаду.
Герцог улыбнулся девушке, в ответ та просияла глазами и двинулась вглубь хаблы. Алва пошел следом, но обернулся.
– Ричард, отправляйтесь на крышу и ложитесь спать.
– Ох, шальной, – с восхищением произнес варастиец, глядя вслед герцогу. – Ну, теперь держись, козленочек!
Дикон чувств адуана не разделял, напротив. После… после лучшей женщины мира – провинциальная дворянка, а теперь и вовсе… Святой Алан, если б ему хоть раз посчастливилось… Ричард постарался отогнать образ Катари, той, что привиделась после попойки в обществе Ворона, но распаленное воображение вновь и вновь рисовало королеву в платье куртизанки. Этот сон сам по себе был оскорблением, но еще большим оскорблением были мысли, от которых Ричард ворочался с боку на бок на козьих шкурах и не мог заснуть, чему немало способствовали леденящие
