Вот пытаюсь представить, что ко мне приходит кто-то и предлагает что-то, что неизвестно выгорит или нет…
— А вы разве творческий человек? — Бернарда произнесла это достаточно жестко, чтобы ведущий осекся. — Творческие люди общаются на особом, только им понятном языке.
— Расскажите.
— Рон Галлилей — мой преподаватель, и я обратилась к нему с вопросом, насколько возможно то, что невозможно. У меня тогда были только наброски пилотной серии и больше ничего…
— А почему Рон Галлилей?
— Он — неординарный человек, и я сочла, что неординарный проект может его заинтересовать. Чутье этого человека безупречно, и я бы, наверное, отказалась от проекта, если бы он сказал, что это провал.
— И он так не сказал?
— Он не сказал ничего. Попросил оставить рукопись и обещал связаться со мной в течение недели.
— Могу представить, какая это была волнительная неделя.
— Не можете, потому что не была.
— В смысле? — выражение лица ведущего переместилось в категорию глупого, причем, в самый дальний ее угол.
— Он позвонил через полчаса после того, как я ушла.
Не меняя выражения, ведущий всем корпусом развернулся к Галлилею. Рон широко улыбался, и улыбка его была такой же золотящейся, как и цвет волос. Большой человек, не утерявший ноток хулиганства, в своем возрасте без возраста, с огромными ручищами, выглядел сейчас переросшим озорным ребенком.
— Рон? — емкий вопрос ведущего требовал объяснений, и Галлилей покусывал губы, словно волновался перед стартом.
— Я открыл наброски и сразу понял, что хочу это.
— Но просто хотеть — слишком мало.
— Я даже не представлял насколько, но что я знал точно, это то, чего еще никто не делал на американском телевидении. Дело было не в том, что это должен был быть квир-проект, дело в том, что это должен был быть уникальный, шокирующий, никогда ранее не делавшийся оригинальный проект. Проект под лозунгом «без преград». Это должен быть откровенный сериал. Настолько, насколько это, в принципе, возможно. Это означало, что он должен был содержать определенное количество весьма откровенных сцен, что много усложняло задачу. И любовь, потому что именно она — основополагающий фактор. Эти две сферы человеческой жизни неотрывны друг от друга. Несомненно, я понимаю, что найдется огромное количество людей, которые будут утверждать, что это не так. И я не стал бы спорить, но… учитывая характер персонажей, это было именно так. То есть, по-другому. Для мужчины-гея секс основопологающ, потому что все замешано именно на нем. И дело не в том, чтобы просто смаковать эти моменты, дело в том, чтобы показать, что у людей есть мужество иметь свободу этим заниматься. И не просто, а чувствовать в этом свое редкое счастье. Это радость не испытывать стыд оттого, что ты другой. Это гордость оттого, что ты решился любить и быть счастливым.
— Да-а, — протянул ведущий, — вам удалось шокировать массы.
— Мы были готовы к этому, хотя не ставили это в ранг основной задачи. Мы просто хотели показать людей с их недостатками, проблемами, как социального, так и внутриличностного характера; людей, которые ошибаются и имеют мужество признать это. Это сериал о людях, которым было просто трудно любить друг друга, о людях, которые преодолели все именно потому, что решились друг друга любить. Мы с самого начала договорились позволить всему быть таким, каково оно и есть.
— Не представляю, — вставил ведущий, — как можно было решить такое количество проблем.
— Это не количество, потому что все началось гораздо позже. И это наступило тогда, когда мы поняли, что не хотим снимать традиционный сериал, в котором обычно присутствуют идеальные персонажи с ярко выраженными идеальными характерами. Эти сериалы имеют адаптированную версию, которая легко переваривается зрителями…
Бернарда смотрела на Галлилея и радовалась. Он говорил. Боже! Как красиво он говорил! В его глазах горел огонь. Все еще горел, несмотря на то, что все уже кончилось. Нет, не кончилось. Для нее. Какие все же правильные слова, звучащие в самом конце сериала. Они за кадром, и оттого голос Рона воспринимается объемно. Эта маленькая деталь появилась спонтанно. Такого еще не делал никто. Камера перемещается, берет в ракурс ступени лестницы, гостиную, входную дверь… «Этот сериал изменил нашу жизнь, — говорит Галлилей. — Мы научились у наших героев многому. Надеемся, что он изменит и вашу жизнь…». Он изменил жизнь Бернарды. Как-то вдруг, и она ощутила, что значит быть счастливой. Рон Галлилей, ее преподаватель, недосягаемый предмет студенческого вожделения, самый прекрасный в ее представлении мужчина… он теперь ее мужчина. Так странно. Что случилось, что она внезапно обрела для него не визуальную, а физическую оболочку? Как произошло, что пустое пространство, в котором он никогда не замечал ее, стало для него плотно заполнено ею? Энди сказал тогда, когда она оправдывалась, стесняясь этой связи: «Блин! Прикольно! Я так и знал, что любовь — это заразно!» Потом он нес какую-то чушь про кукурузные зерна, про которые вещал ему Капли Дождя, потому что понял, что не застал, а именно застукал эту пару за каким-то не тем занятием.
Бернарда любовалась, рассматривая, как Рон делает эти широкие жесты своими огромными ручищами, словно сматывает огромный клубок шерсти, и думала, что даже, если в ее жизни не будет больше ничего, того что есть уже достаточно, чтобы считать себя самым счастливым человеком на свете.
Ведущему было плевать и на Лави′ну, и на Галлилея, и на всех, и все остальное, поэтому он грубо вклинивался, словно ему платили за каждую реплику. Он был ей неприятен, и она параллельно обдумывала это. Вообще, у многих творческих людей бывают определенные состояния с запахом шизоидности, когда они спокойно и одновременно существуют в нескольких плоскостях. Гораздо реже случаются ситуации, когда одна из плоскостей какого-либо человека полностью совпадает по конфигурации с плоскостью другого, словно попадая в некий карман общего творческого пространства. Сейчас Бернарда не знала, что обдумывает одну и ту же мысль совместно с Роем. Вообще, у каждого из присутствующих на сцене параллельно и перпендикулярно друг другу возникали схожие мысли. Вывод односложен: ведущий выглядел невоспитанно-убого на фоне сияющего Галлилея.
— Если я правильно понимаю, — не унимался ведущий, — вы хотели показать, насколько привлекательны квир-отношения?
— Не правильно понимаете! — не выдержала Лави′на. — Мы наоборот хотели показать, насколько они обычны. Это отношения между людьми и подчиняются законам обычного людского существования…
— А она — молодец, — шепнул Энди Маккена. — Не думал, что у нее хватит смелости.
— А у меня? — парень незаметно потерся коленом о ногу Роя.
— Смотря на что?
— На то, чтобы трахнуть тебя тогда, сто лет тому назад.
Маккена повернулся к нему почти всем корпусом, совершенно позабыв, где находится.
— Что-о-о?
— Говорю, что ты лишь физически сделал то, что я проделывал с тобой в уме уже не один десяток раз.
— Отличная новость, — Маккена чуть не воскликнул это вслух.
— Владей, — улыбнулся Энди и завел за щеку язык.
— Я люблю тебя, — произнес Рой как-то между «серьезно» и «очень серьезно».
— Замолчи, а то ведь я могу и поверить, — ответил парень как-то между "несерьезно" и "очень несерьезно"…
Замолчи. Я ведь могу поверить. Поверь Энди. Пожалуйста, поверь.
Мир Роя разделился и теперь существовал отдельными кусками, подчиняясь непонятному, но определенному закону. Он напоминал космическую систему, причем, далеко не солнечную. Все оборачивалось по определенным орбитам. Они пересекались, но никогда не соприкасались. Вакуум заполнял пространство, и от него веяло спокойным устоявшимся холодом. Энди существовал отдельно. Сам Рой отдельно. Стив, подобно луне, курсировал между ними, периодически вызывая приливы и отливы в жизни каждого. Каждый прожитый день ставил зарубку в душе Маккены, словно отсчитывал какой-то законченный период. Зал ожидания. Откладывающийся рейс. Прошло сорок дней с того момента, когда он сказал: «Уезжай», и оставалось все меньше времени до того, как подадут борт. Маккена пытался несколько раз разговаривать с Энди, даже оправдывался, но парень всякий раз обрезал его. Не стоит этого делать. Раз не решился сразу, то уже и нет смысла. Время шло, откусывало от надежды по кусочку, прожевывало и проглатывало. Рой перекопал себя сотни раз, но кроме слежавшегося перегнившего торфа не обнаружил ничего. Он, словно разделился внутри себя, и противоречия плодились, подобно раковым клеткам. Это был уже слишком многокомпонентный коктейль из несовместимых ингредиентов. Это вполне напоминало стрельбу из рогатки по взлетающим куропаткам. Любые всплески любви сбивались тяжелыми шарами вины. Следом
